Киллер рядом – к покойнику (Сборник)
Шрифт:
– Это такая книга Маркеса, – встрял Мосек, – почти моего однофамильца. Он – Маркес, а я – Маркин. Повесть «Полковнику никто не пишет».
– А куда ты звонишь? – переспросил Свиридов.
– В Москву. Брату. А что?
– Так тут же межгород отключен.
– Это почему же?
– Потому что квартира не моя собственная, а съемная. Потому что те, кто сдает квартиры, всегда отключают межгород, – ответил Владимир. – Мало ли что. Заплатит такой продуманный съемщик за месяц вперед, а потом как позвонит в Нью-Йорк или Мельбурн, наговорит на несколько «штук» баксов и преспокойно
– Что же ты там набедокурил, Володька? – произнес Фокин, наливая Свиридову полстакана водки. – Вот Славик говорит, что ты влез в дерьмо, разведенное вокруг дела о похищении кашалотовской дочуры… Я, грешным делом… Ну, по пьяной лавочке… подумал, что это ты и устроил этот милый киднепинг.
– Что ты несешь, Афоня? – недовольно проговорил Владимир.
– Ну-ну, не кипятись. Просто, судя по всему… по телеку тут шумели репортеры в криминальных сводках, да и базары в ресторане сегодня были у братков… работал очень приличный профессионал. Припухли котовские-то. А тут еще ты тащишь эту Котову с «огнестрелом» в больничку. Поневоле подумаешь черт-те что…
– Ты считаешь меня за идиота? Если бы я спер эту девку, разве стал бы я ее мочить, а потом, боже упаси, волочь в больницу?
И Владимир молодецки опрокинул в рот стакан водки.
Фокин икнул и, прикрыв один глаз, загадочно посмотрел на Владимира. Только тут Свиридов увидел, что Афанасий безобразно пьян.
Как, кстати, и Мосек.
– А эту надежду мировой журналистики ты где надыбал? – спросил Владимир, косясь на Маркина, который снова беспорядочно тыкал пальцами в кнопки телефона. Верно, он уже позабыл, что говорил ему об отключении межгорода Свиридов. – Что он тут делает?
– А… это я уже не очень помню. Эй, Славик, ты как сюда попал-то? А, ну да, – хлопнул ладонью по столу Фокин, – это безобразие со стороны производителей местной водки: их изделие так память отбивает… навзничь! В общем, журналистик этот торчал у нашего подъезда, а как меня узрел, так разве что на шею не кинулся.
– Почему?
– А он боится, что на собственной квартире его заметут кашалотовские удальцы.
– А тут – отсидочная хата, – скептически откомментировал Владимир. – Ну да ладно… если уж я с самого начала в его благодетели записался, так пусть тут торчит. Тем более что его брат знаешь кто?
– Кто?
– Павел Евстафьев. Помнишь того адвоката, который помог одному из моих московских боссов…
– А, ну да! – воскликнул Фокин. – Это было, если не ошибаюсь, еще в девяносто девятом. Тогда я работал в службе безопасности нефтяной конторы… «Сибирь-Трансойл», по-моему. Этот Павел Евстафьев… да, серьезный человек, я помню. Значит, он твой брат? – с недоверием на широком лице повернулся он к Моську.
– А ты что, сомневаешься?
Фокин неопределенно пожал плечами:
– Да нет… только вот что-то ты однофамилец всяких там Маркесов – Маркин…
– Не всяких, а Габриэля Гарсиа Маркеса, лауреата Нобелевской премии!
– Да знаю я… а брат твой – Евстафьев.
Маркин, тяжело вздохнув, пустился в долгие и витиеватые
Свиридов сидел на кухне и судорожными глотками пил ледяной чай, который неизвестно зачем какой-то идиот поставил в холодильник.
В который раз в своей жизни он попал в гордиев узел обстоятельств, мотивов, фактов, которым если и мог найти какие-то объяснения, то сам недоумевал, какими же нелепыми и жуткими они, эти объяснения, получались.
Впрочем, он не смог долго оставаться наедине с самим собой – в кухню ввалился Мосек, а за ним появился Фокин, на фоне которого низкорослый журналист выглядел просто-таки пигмеем.
– А что ты сказал следаку? – таков был первый вопрос Маркина.
– Сказал, что отдыхали на даче, – меланхолично ответил Владимир. – Ведь так оно и было – отдыхал. А ты что сказал?
– А я сказал, что я папарацци, за то и страдаю. Выслеживал Смоленцеву… она в нашем городе человек известный. Все-таки бывший коммерческий партнер Климентьева… был у нас такой крупный бизнесмен… да и вообще. Сказал, что только от работы и страдаю. Следак, кажется, был очень милостив. Еще бы… я же ему только правду и говорил. Так что… вот так. Я вообще просил, чтобы меня из «одиночки» не выпускали.
– Шифруешься от котовских парней? – усмехнулся Владимир. – Да они про тебя, поди, уж забыли давно. Сейчас хлопоты посерьезнее есть. Ладно… – Свиридов взглянул на часы: половина седьмого, – спать пора. А то я как-то не в своей тарелке после всего этого.
Свиридов сильно преуменьшил степень своей усталости и опустошенности: после бурных событий последних суток он был не то «чтобы не в своей тарелке», а просто безжалостно выжат, как лимон.
В этот момент кто-то позвонил в дверь. Владимир вздрогнул всем телом, Мосек сполз с табуретки и полез в дальний угол, а Афанасий, казалось бы, и не заметив их замешательства, проговорил:
– Так это, наверно, соседка. Она собаку утром выгуливает и иногда звонит по утрам, что, дескать, опять всю ночь гуляли и Бобику спать не давали.
– Эта… как ее… из четырнадцатой квартиры? Может быть, – отозвался Владимир. – Но лучше пойду-ка я сам открою.
– Не открывай! – продребезжал из угла Мосек.
– Да ладно тебе! Не строй из себя сыкуна. Мне уже давно понятно, что ты парень рисковый, – небрежно и грубовато отмахнулся Свиридов. А Фокин добродушно пробасил:
– Знаешь, Славик, все это напоминает мне один забавный анекдот. Слушай. Идет вторая мировая война. Сидит немецкий снайпер в засаде. Навинтил глушак, оптику, все такое и периодически выкрикивает:
– Ифан!!!
Из окопа высовывается Ваня с бутылкой водки:
– Чаво?
Тут же: бабах!!! Ваня падает, бутылка разбивается, Ваня труп. А немец дальше:
– Петро!!!
Высовывается хохол с горилкой и грит:
– Я Петро. Шо тоби?
Бабах! Петро вслед за Ваней, горилка в лужу вслед за водкой.
А в соседнем окопе сидит казах и причитает:
– Только не Джумабай! Только не Джумабай!
– Это к чему? – спросил Маркин.
– А к тому, что кому ты, Джумабай, мать твою, нужен!