Километры саванов
Шрифт:
В глубинах памяти я поискал, не соответствует ли кто-нибудь из давних знакомых этому описанию. Никто.
– Не знаю такого, – сказал я.
– А теперь, – закончил Ребуль, – я спрошу, как и тот тип: что мне делать?
– И Элен, и вы можете отправляться спать. Но не вместе.
Я положил трубку.
Еще повезло, что это не номер Левибергов. А то круг замкнулся бы.
Я доверял способностям моего агента. Не в первый раз я с успехом пользовался его услугами. Помимо руки он чуть было не потерял на фронте зрение, а восемь месяцев в полном мраке удивительно обострили его слух.
Я позвонил Лефевру, высокопоставленному
– У меня есть номера телефонов. Мне бы хотелось узнать соответствующие им адреса, – сказал я.
– Срочно?
– Как и все, о чем просят детективы.
– Попробую для вас это разведать. Перезвонить?
– Пожалуйста. Я не двинусь из своего кабинета.
– Допоздна работаете?
– Да.
Он перезвонил, еле сдерживая смех.
– Апрельские шутки, да? – осведомился он.
– С чего вы взяли?
– Да так... Вот ваши телефоны. Первый номер. Госпожа Шарбонель, рантье, бульвар Благовещения. Но не думаю, что она вас заинтересует. Во всяком случае, второй адрес значительно более интригующ. Вышло так, что... гм... Короче, улица Луны. Книжный магазин. Просто книжный магазин, торгующий полицейскими романами, путешествиями и политическими мемуарами. До войны он назывался "Радостные часы", правда, имел специфический уклон. Там заправляла мамзель Люсетта. Возможно, что и сегодня она все еще там. На втором этаже у них очень удобные постели.
– Притон?
– Да, старина, вас это шокирует?
– Похоже, вы неплохо его знаете?
– И это вас шокирует?
– Да нет. Вы холостяк и прилично зарабатываете. Он заржал:
– Да, жалованье у меня хорошее. Хотя то, что я холостяк, не при чем...
– Пожалуй. От чьего имени можно представиться?
– От Робера. Три коротких звонка в левую дверь лавки. Это на антресолях.
– Спасибо.
– Не за что. Веселых развлечений!
Было весьма желательно, чтобы девицы в этом заведении не выглядели так устрашающе, как открывший мне дверь малый. У него были вялая походка и мутный взгляд, которые я всегда замечал у амбалов в притонах.
– Робер, – сказал я.
Сплюнув, он оглядел меня и произнес бабьим голосом:
– Робер говорили в прошлом месяце.
– Пароль у меня от одного старикана, – улыбнулся я. – Если он выбирается сюда раза три за год, это для него великая удача.
– Проходите, – сказал малый. Наверное, следовало соблюдать ритуал.
Вихляя бедрами, он проводил меня в гостиную, где меня встретила помощница хозяйки, грудастая бабища с манерами под актрису Марту Ришар. В строгом темном платье, не обнажавшем ни вершка ее тела, она с видом дамы-патронессы любезно приветствовали меня, осведомилась, что мне угодно, – ведь мне могло быть угодно самое разное, – и, наконец, нажала на невидимую кнопку, вслед за этим в комнату впорхнули пять надушенных куколок, Полный набор. Блондинка, брюнетка, рыжеватая, платиновая и традиционная негритянка, призванная польстить империалистическим замашкам клиентуры. Оставляя в стороне извращения, я честно предпочел бы, чтобы меня представили тому фараону, который в этом неожиданном месте отчитывался в своем поручении. Предпочтение я отдал рыжеволосой. Ее звали Марион. Она была в платье сиреневого шелка, открытом со спины заметно ниже пояса и рассеченном по бокам, с разрезом спереди до пупка. Ее
Мы уединились в так называемой японской комнате в обществе бутылки, содержащей, вроде бы, шампанское, что, впрочем, еще следовало доказать.
Через какое-то время я притворился простофилей, который внезапно вспомнил, что надо позвонить, и спросил у Марион, есть ли в заведении телефон.
– В лавке, – разъяснила она мне. – Но им пользуется только хозяйка. Мы не имеем права звонить. Как и клиенты.
– Даже такие, как я? Она засмеялась:
– Сюда приходят не за тем, чтобы звонить. Здесь ведь не почтовое отделение.
– Ты права, – решительно согласился я. – Я тебе верю, что здесь не почта. Скорее, контора по сбору налогов. Ты мне нравишься, Марион. Очень нравишься. Не будь здесь так дорого, я бы заходил к тебе почаще. Но цена – как удар дубинкой. Лишаешься половины своих средств... Наверное, у вас полно денежных клиентов, правда? Здесь ведь торговый район. Похоже, что и евреи любят...
Об этом всегда можно спрашивать. Это не выдает безудержного любопытства.
– И евреи и не евреи, – ответила Марион. – Люди, которые тратят деньги не глядя, и люди, которые их расходуют с оглядкой.
– Я принадлежу, пожалуй, ко вторым, – хмыкнул я. – Скажи, а мы вдвоем не могли бы сговориться? Мне противно думать, что из тех монет, что я выложу, тебе достанется всего ничего. Ты живешь здесь?
– Нет. А что такое?
– Ну, я думал... Ты могла бы поработать и дома, правда? Чистая выгода.
Она размышляла над моим предложением, напрягая свой крошечный умишко, и принялась поглаживать один сосок, чтобы облегчить мыслительный процесс. Чтобы его ускорить, я поглаживал второй.
– Знаешь ли, не рассчитывай на дармовщину, дорогуша.
– Марион, я не прошу у тебя скидки. Но противно, что жиреют эксплуататоры. И пить их пойло неохота.
– Ладно. У тебя есть карандаш?
Я передал ей карандаш и клочок бумаги. Она написала номер телефона:
– Это бистро на улице Канавы. Звони мне к двум часам дня, если что. Что-нибудь предпримем. Тебя как зовут?
– Мартен... Спасибо, милашка, – сказал я, забирая карандаш и листок бумаги. – Теперь мы будем, можно сказать, словно муж и жена.
Она рассмеялась. Я тоже. Лучше у нее дома или у кого-то еще, лишь бы подальше от невидимых, но настырных соглядатаев, от надсмотрщицы и штаба, вершащего делами притона. Так мне будет бесконечно проще все у нее выведать... Если, конечно, есть что выведывать. В любом случае рискнуть следует. Если же ничего нет, то свое время я потеряю самым приятным образом. В моем ремесле так бывает не часто.
– А теперь мне пора, – сказал я.
Марион позвонила, тихо распахнулась дверь, и в комнату вошел малый с рыбьим лицом.
– Пожалуйста, сударь, обождите минутку, – попросил он. – Придется пройти через гостиную, а там сейчас посетители, не желающие, чтобы их видели. Это ненадолго.
Действительно, из соседней комнаты доносился приглушенный шум оживленного разговора.
– Разгулялись, верно?
– Тузы. Они приходят ради комнаты пыток, – вздохнул малый, словно сожалея, что его не пригласили на роль выпоротого.