Киммерийская крепость
Шрифт:
– Кажется, – Ирина улыбнулась, хотя уголки её губ всё ещё вздрагивали. – Что же ты делаешь в школе?
– Учусь быть незаметным.
– Ничего не выходит, – Ирина фыркнула.
– Я знаю, – печально вздохнул Гурьев.
Ирина вдруг почувствовала, что всё услышанное как-то разом перестало внушать ей страх. Наоборот, – вызвало жгучий, не испытанный ею доселе интерес. Неописуемое любопытство. А Гурьев казался ей даже старше её самой. Во всяком случае, никак не мальчиком. Совершенно точно. Ирине вдруг стало щекотно и жарко. Она поняла, что если и не сегодня, то совсем скоро
Выросшая среди книжек и родительской опеки, мало сталкивавшаяся лицом к лицу с настоящей жизнью – и в детстве, и в школе, и в университете, который закончила этим летом, – Ирина добралась до своих двадцати двух лет всё ещё неопытной девушкой. Дворовые ухажёры вроде пресловутого Силкова вызывали у неё ужас, сокурсники – скуку, а рабфаковцы и пышущие революционным энтузиазмом комсомольцы – оторопь пополам с брезгливостью. От всех от них просто-напросто плохо пахло, а иногда – и вовсе смердило. И хорошо ещё, если только махоркой или перегаром. А Гурьев… От него шёл тонкий, ненавязчивый, но хорошо различимый горьковато-лимонный аромат, с едва ощутимыми нотками полыни и мяты. Он весь вообще был как будто отмытый до блеска, до скрипа, до восхитительного холодка между лопаток. У него были чистые-чистые руки, тёплые, как печка, ладони, пахнущие сдобой, ровные, коротко остриженные ногти. И одежда его была всегда чистой, пахнущей волнующе и приятно. И волосы. И от всего этого у Ирины сладко пустело в животе.
Она не понимала, почему он выбрал именно её. Чем она ему так уж приглянулась. Она видела, какими глазами смотрит на него женская половина школы, хотя уже должны бы и привыкнуть, да и на улице ловила взгляды, – ищуще-игривые, адресованные Гурьеву, и завистливо-удивлённые – ей. Это всё было так неожиданно и захватывающе!
Ирина осознала вдруг, что прежняя жизнь закончилась. Что теперь всё будет иначе, – быть может, и не так понятно, как прежде, но зато невероятно интересно. Она не знала, как долго это продлится. И это ей тоже сделалось совершенно безразлично. Главное, что это есть. И Гур есть. У неё. Здесь и сейчас. А дальше…
– Что ты собираешься делать?
– О чём ты?
– После школы. Тебе нужно учиться. В вуз. С твоими талантами!
– Ты права. Мне действительно нужно ещё многому учиться. Только не здесь.
– А где? – у Ирины всё оборвалось внутри.
– Далеко, – Гурьев глядел на Ирину, по-прежнему не выпуская из рук её пальцы.
– Меня ты с собой не возьмёшь, – она вздохнула.
– Это невозможно.
– Догадываюсь. Чему ещё тебе хочется научиться? Чего ты ещё не умеешь?
– Многого. Ну, например. Был бы я настоящим Мастером, сумел бы утихомирить эту дворовую кодлу так, чтобы не пугать тебя и не устраивать на глазах у соседей Куликовскую битву.
– А говорят, ты никогда не дерёшься.
– Почти нет, – он пожал плечами. – Не с кем.
– Ты ужасно самоуверенный. Мне было бы намного легче, если бы ты был хотя бы чуточку осторожнее.
– Со мной ничего не может случиться.
– Откуда ты знаешь?!
– У меня нюх.
– Ах, вон что. Я не знала, – Ирина снова огляделась. – Как тебе это удаётся?
– О чём ты?
– Я представила себя здесь без тебя. Я бы просто умерла от страха. А с тобой – замечательно и уютно. Как это у тебя получается?
– Это личное пространство, – Гурьев накрыл руку Ирины другой ладонью. – Оно ещё очень маленькое. Я стараюсь, чтобы оно увеличилось.
Девушка некоторое время с недоумением смотрела на него. Потом лицо её прояснилось.
– Ах, вот что… Кажется, я понимаю. И школа, получается, тоже?
– Да.
– Тебе это доставляет удовольствие? Что ты чувствуешь?
– Что без меня этого не было бы.
– А когда ты уйдёшь?
– Не знаю, – он едва заметно нахмурился. – Ну, я ведь не исчезну вообще. Меня всегда можно будет найти. И потом, разве настоящий мир нуждается в постоянной опеке? Достаточно не нарушать установленных правил.
– Боже мой, Гур, – Ирина покачала головой. – Если бы всё было так! Ты упрощаешь.
– Я ещё плохо умею, – в его голосе прозвучало удивившее Ирину смущение. – Вот, именно поэтому мне нужно научиться.
Она смотрела на Гурьева, отчётливо понимая, эти минуты, проведённые с ним, никогда не повторятся. Будут другие, не менее важные, может быть, даже более. Но этих – не будет больше. Нужно это запомнить, подумала Ирина. Нужно обязательно это запомнить. Ведь он ещё вырастет. А потом… О, Боже мой, что же случится потом?!
Усадьба «Глинки». Октябрь 1927
Они поднялись на широкое крыльцо. Ирина с удивлением оглядывалась вокруг: свежие следы ремонта, вычищенные пруды, – и полные тишина и безлюдье. Такое ощущение, что призрак Якова Брюса действительно напугал людей, и те в спешке покинули площадку.
– Ты с ума сошёл совсем, Гур, – прошептала Ирина, замирая от ужаса, восторга и сладкого предвкушения. – Окончательно рехнулся. Здесь что – никого нет?!
– Это санаторий. Скоро откроется, уже почти всё готово.
– Что?!
– Иди сюда, – он взял её одной рукой за руку, второй просунул старинный, позеленевший от времени, покрытый патиной ключ в личинку замка и аккуратно повернул. Замок еле слышно щёлкнул, и дверь чуть приоткрылась. – Ну? Смелей.
– Я думала, ты шутил, когда говорил про эти… Глинки. А ты…
– Какие шутки?! Здесь была сельхозкомунна после гражданской, а в прошлом году завод переписал на себя территорию и постройки – под санаторий.
– Какой завод?!
– Наш. «Красный компрессор».
– А ты?
– А идея чья, по-твоему? – довольно улыбнулся Гурьев. – Проходи же!
Они оказались в комнате с высокими сводами, двумя узкими, почти под самый обрез потолка, окнами, уставленной старинной мебелью и обитую шёлковыми полосатыми обоями. В глубокой нише, отделённая тяжёлыми занавесями, находилась широченная, совершенно барская кровать, на столе стояли фрукты, икра, свечи и шампанское в бутылке, исходящей каплями от испускаемого льдом холода. Чуть в глубине стояла, крепко упираясь львиными лапами в паркет, большая, тускло отсвечивающая бронзой ванна, наполненная водой, над которой поднимался едва заметный парок.