Кино. Легенды и быль
Шрифт:
Между тем я окончил заочную высшую партийную шкоду при ЦК КПСС и обрел, наконец, высшее образование. Учился шутя — запас ЦКШ оказался добротным. В курсе ВПШ помимо марксистской теории, истории, литературы было изучение основ практической экономики, агрономии, агрохимии, основ технологии металлургии, легкой и тяж( л ой промышленности, стройиндустрии, полагалось научится водить трактор. Руководство Белгосуниверситета пригласило меня вести курс теории и практики советской печати.
— Но я же еще сам студент!
— Нам нужен практик, кандидатов и докторов хватает,а у зав. кафедрой журналистики Зерницкого
Я знал этого маленького беспокойного человека Марка Соломоновича, которого мои коллеги звали, конечно же, Маркс Соломонович, а теоретический уровень характеризовали известным афоризмом: корреспонденция — это не статья, а статья — не корреспонденция.
Я отважно поднялся на кафедру с единственным намерением: рассказать будущим журналистам о том, как надо работать в газете. Живого материала хватало. А постановления ЦК по вопросам печати, что составляло теорию, помнил еще из ЦКШ. Не скрою, мне было приятно, что на мои лекции сбегались ребята с других потоков. Но вскоре забеспокоился: на последних скамьях изо дня в день стал появляться Маркс Соломонович. Копает, определенно копает. Надо готовиться к отражению доноса. Но все было просто, как яйцо. Наступила сессия в Высшей партийной школе, и я сел на студенческую скамью. Каково же было мое удивление, когда на кафедру поднялся Маркс Соломонович и начал читать конспект моей университетской лекции. Более того, я и экзамен пошел сдавать ему. Разговора он не затеял, а просто сказал:
— Дайте вашу зачетку.
Я протянул ее и добавил:
— Надеюсь, четверку заслужил.
— Шесть я поставить не могу. Спасибо, молодой человек.
Глава 3. Рядом с властью
Не знаю, каким путем вычислил меня первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Кирилл Трофимович Мазуров, но в один прекрасный день он пригласил меня к себе и огорошил предложением:
— Пойдете ко мне помощником?
Я растерялся и принялся молча рассматривать завитки древесины на полированной крышке стола. Выждав две-три минуты, он продолжал:
— Может, вам подумать надо, посоветоваться? — ироническая усмешка скользнула по губам и растаяла.
Я начал поправлять галстук, впопыхах одолженные у кого-то из товарищей — страсть не любил эту часть туалета мне казалось, что он сидит криво. Мазуров смотрел на меня, в глазах играла смешинка: ей-богу, он угадал мои мысли. Это приободрило меня:
— С кем посоветоваться? С товарищами по работе, с женой? Насколько я понимаю, когда предлагают такую должность, советоваться ни с кем нельзя. Есть недруги, есть друзья, мало ли что присоветуют да еще и разболтают. А думать — хоть час, хоть минуту, какая разница, мозгов не прибавится...
— Значит...
— Дайте отдышаться, поджилки трясутся. Это ж какая ответственность! А если не получится?
— Прогоню, только и всего, а как же иначе? — глаза его сверкнули озорством. — Значит, договорились?
Никак не пойму — человек серьезный, а манера говорить как бы мальчишеская, ироничная. У меня невольно вырвался тяжелый вздох. Тебе, начальник, шуточки, а мне каково? Не нужно долго ломать голову, чтобы понять, что жизнь возносит меня на большую высоту. Шутки шутит кандидат в члены Политбюро ЦК, человек с портрета. Сегодня здесь, а завтра, быть
— Когда на работу выходить?
— А что не спрашиваете, какая будет работа?
— Все равно скажете, зачем время попусту тратить? Бумажная, полагаю.
Он засмеялся:
— Вот это деловой подход... День на то, чтобы очистить стол в редакции от компромата — любовных писем и всякого такого... — он нажал кнопку и вызвал первого помощника. — Виктор, Покажи Борису Владимировичу кабинет, выпиши удостоверение, введи в курс дела. Только держи ухо востро: он парень лихой, — улыбнувшись, он протянул руку.
Я вспоминаю время, проведенное возле него, как самое счастливое в моей жизни. Человек высокой культуры и разносторонней образованности, по-житейски мудрый, обладающий ровным характером и сдержанный, простой в общении и обаятельный — у него было чему поучиться. Но главное, что он дал, и к чему я стремился — дал полную свободу в выражении мыслей и слов. Я, наконец, стал свободным!
Первое задание, которое получил, меня не только озадачило, ошеломило.
— Помогите разобраться в истории с вейсманизмом и морганизмом, в чем суть расхождений между нашей наукой и западниками. Срок — два месяца. Больше ни на какие дела не отвлекайтесь. Поднимите литературу, поищите людей знающих и объективных. В зубах навязли Лысенко и всякие мичуринцы, пользующие гениального садовода в своих целях. Не бойтесь расхождений с официальной точкой зрения и не пытайтесь угадать мою позицию. Мне нужен не подхалим, а оппонент, подхалимов вон целых пять этажей — махнул он рукой в сторону двери.
— А из партии не вылечу, если с линией разойдусь?
— Вылетим, так вместе. Устраивает?
Потом еще было задание определить, какой путь выгоднее в мелиорации — спорили два направления, и во главе обоих академики, и тот прав, и тот прав. Поручая подготовить выступление к пленуму ЦК по идеологической работе, напутствовал:
— Копни, как следует, ты же задира и принципиальный, — подковырнул он мимоходом. — Меня интересует не то, что отдел в справке напишет, а как оно в жизни получается.
Злопамятный! Редактор «Колхозной правды» Василий Илларионович Фесько был слаб насчет спиртного, а, выпив, начинал буянить в редакции. Однажды, напившись, принялся гоняться за женщинами из корректорской, да опутал, попал в чужую газету. Те «стукнули». Я, будучи секретарем партбюро «Колхозки», был вызван вместе с ним на бюро ЦК. И когда спросили мое мнение, я сказал:
— Попивает, конечно. Мы ему за этот случай «строгача» явили. Но редактор он хороший, умный.
Мазуров, не скрывая иронии, процитировал меня:
— Ишь ты, вывел: «Редактор он хороший...» Пьяница, и не оправдывайте его.
— Кирилл Трофимович, у коллектива к нему претензий, как к редактору, нет. Редактор он хороший.
— Вот вкатим вам выговор за беспринципность...
— Беспринципно солгать на бюро ЦК. У меня спросили мнение, я ответил то, что думаю.
— Может, и обо мне имеете мнение?
— Конечно.
Он неожиданно улыбнулся:
— Вот задира! Гляди, не сносишь головы.
И, работая помощником, я нередко вступал в спор. Однажды прикрепленный к шефу чекист, Сергей Штынкин, сказал мне: