«Кинофестиваль» длиною в год. Отчет о затянувшейся командировке
Шрифт:
Что же касается «кредибл», а в переводе — достоверности… Вы же сами, господа, все подтвердили. Лихорадочными поисками все новых и новых версий. Преувеличенным вниманием ко мне после моего возвращения домой — в сочетании со странноватой уважительной неприязнью и полнейшей неспособностью опровергнуть что бы то ни было по существу. Вы даже спохватились, да поздно. Количество выдуманных версий перешло в качество, и самые равнодушные обыватели начали спрашивать: если ничего серьезного не случилось и рассказ на пресс-конференции — просто ловкая выдумка, к чему тогда столько шума? Кончилось тем, что пришлось сочинять и издавать «Британию Битова». И то не удержались, повторили в издательской аннотации, что я вернулся в Советский Союз «при таинственных обстоятельствах».
Какие
В пятницу, 17 августа, часов в десять утра я вышел из квартиры в Ричмонде с одним плоским деловым чемоданчиком, хоть и уложенным тщательнее обычного. Не торопясь сел за руль и поехал не близко, не далеко — в сторону Оксфорда. Где-то на полдороге притормозил, достал из ящика для перчаток кассеты с надиктованным дневником и уложил их на дно чемоданчика.
Поставив машину на стоянку, я запер ее и ушел. С чемоданчиком. Подле железнодорожной станции заглянул в бюро путешествий и попросил забронировать мне место на самолет, вылетающий из Хитроу на континент через три часа. Электронный доносчик, оставшийся в машине, об этом, понятно, не проведал и не доложил.
Меня продержали в Англии достаточно долго, чтобы я усвоил: если явиться в аэропорт к самолету, это будет воспринято как нечто не слишком обычное и привлечет ко мне внимание. А билет, заказанный заранее, хотя бы и за два-три часа, и в аэропорту только выкупленный, — это норма. И, как всякая норма, не вызывает вопросов.
Экспресс «Интерсити» доставил меня в Лондон за пятьдесят минут. Времени хватило еще и на то, чтобы проехаться на метро, несколько раз переходя с линии на линию. Нет, я не ошибся, принятые мной меры сработали — слежки не было. В метро «коробочка» тоже не разваливается, но поддерживать ее сложнее и заметить легче.
Даже злополучная поездка в Париж и та теперь обернулась мне на пользу. Ведь в Париж я летал именно со второго, европейского аэровокзала, куда приехал и теперь. Я сориентировался без труда. Выкупив билет непосредственно перед посадкой, я протянул пограничному чиновнику свой порядком уже затрепанный и исштемпелеванный «дорожный документ». Чиновник небрежно перелистал его и, чувств никаких не изведав, шлепнул печатью. А еще через два часа я переступил порог советского посольства в одной из европейских стран.
Меня не ждали, но, надо отдать справедливость, разобрались быстро. И вскоре я двинулся дальше, в состоянии куда более спокойном: дневник был сдан ответственным работникам посольства и дальше путешествовал от меня отдельно. Полдела было сделано. Но в собственное освобождение я окончательно поверил, могу признаться, лишь тогда, когда шасси самолета коснулись бетона в Шереметьеве. Путь из Лондона до Москвы, на который прямым рейсом ушло бы три с небольшим часа, занял у меня с посадками-пересадками около двух суток.
Еще одна деталь. Чуть не запамятовал, а было бы жаль. В последнюю минуту перед выходом из лондонской квартиры я достал небольшую карточку, оставленную мне в свое время Уэстоллом. Поскольку квартиру не купили, а сняли, то сюда нет-нет да и поступала почта, предназначенная истинным владельцам — бакалейщику мистеру Саиду и его приятельнице мисс Уорден. Почту эту полагалось помещать в заготовленные заранее конверты с наклеенными марками и надписанным адресом — и в каждый конверт опускать карточку «С наилучшими пожеланиями от Джеймса Уэстолла». Нанимателем ведь считался он, а мне владельцев, да и условия найма и знать не полагалось.
Дернул меня бес, достал я такую карточку и, размашисто перечеркнув предлог «от», вписал над строчкой другой — дательного падежа. Получилось: «С наилучшими пожеланиями Джеймсу Уэстоллу». Карточку с поправкой я оставил на видном месте, в центре стола, и даже прижал стеклышком, чтобы не сдуло.
Глупая выходка. Не сдержался. Виноват. Очень уж надоело сдерживаться.
К счастью, я все рассчитал верно, и квартиру до вторника не вскрывали. А во вторник меня уже не могли достать ни МИ-5, ни МИ-6, ни само ЦРУ.
Крах одной провокации
«ЛГ» №№ 38 (5000)—43 (5005), 19
Перед каждым, кто попадает в плен в объявленной или необъявленной войне, есть три пути. [26] Первый — открытое сопротивление и явное неподчинение, а значит, скорая, чаще всего безымянная могила. Второй путь — предательство, отказ от своих убеждений и полный, откровенный переход в иной лагерь. Вся моя натура советского человека противилась этому. Находясь за границей, я использовал любую возможность, чтобы дать весточку родным и близким мне людям, дать понять им, насколько это было возможно под неусыпным оком моих «опекунов», что этот путь не для меня. Оставался третий — трудный, сопряженный с риском компрометации перед своим народом и не гарантирующий удачи, но, как видите, иногда со счастливым концом. Я выбрал этот путь: выиграть время, усыпить бдительность моих тюремщиков, вынудить их прекратить медикаментозные допинги. Я сделал вид, будто намерен сотрудничать.
26
Коллеги и читатели критиковали меня за эти слова, кое-кто резко: по их мнению, я как бы поставил знак равенства между первым, героическим путем и двумя другими. А вся беда в том, что выступление воспроизвели в «ЛГ» — бывает, оказывается, и такое — чересчур буквально, стенографически, вплоть до прямых оговорок и явных смысловых неточностей. Оговорки я сейчас, конечно, выправил. Этот тезис, реально прозвучавший и многократно повторенный в перепечатках на разных языках, выправить не могу, могу только пояснить.
За исключением прирожденных ораторов, которых мало, всем остальным приходится уточнять смысл произнесенных фраз интонацией, паузой, мимикой, жестом. В печати этих оттенков не остается. Думаю, что те, кто слушал меня, а не читал, поняли все с самого начала. Читателям этой книги, надеюсь, тоже теперь все ясно: погибнуть было проще, выжить и вернуться — нужнее.
В моих заказчиках топтались многие и, конечно, корпорация Би-би-си в Лондоне. И передо мной действительно открылся простор для работы — нет, не над книгой, которую ждали мои «меценаты». Я писал [27] единственную, настоящую книгу — свои репортажи «Кинофестиваль» длиною в год», в которую вошли и мои впечатления, и откровения барронов, хартлендов и иже с ними. Я писал ее как свое завещание, еще не надеясь на избавление. Для меня не оставалось ничего важнее, чем сохранить и довести до общественности свидетельство очевидца закулисной кухни западных спецслужб, ставших ударным отрядом объявленного против нас «крестового похода».
27
Как известно теперь читателю, не писал, а диктовал на магнитофон — но сути дела это не меняет.
Позвольте мне не комментировать тот фактический материал, который я сегодня передаю вам, коллеги. Свою точку зрения я изложу в своих публикациях. Все мы здесь — журналисты. И я считаю неэтичным навязывать вам свой выводы. Вы, может быть, лучше меня в состоянии сделать заключение о том, что дозволено спецслужбам в так называемых демократических странах.
28
Некоторое время спустя автор этой заметки Сергей Воловец был выслан из Англии по смехотворному обвинению в «недозволенной деятельности».