Кинжал для левой руки
Шрифт:
Санкт-Петербург — Владивосток,
1986–1989 гг.
Одиссея Кондора
(Героическая авантюра)
«А в море бывает хуже…»
Глава первая. Семь «чертовых дюжин»
Бритье — процесс жизнеутверждающий, даже когда смерть заглядывает
— Выбрить правую щеку! Есть выбрить правую щеку! Бреется правая щека… Намылить подбородок! Есть намылить подбородок!.. Отставить!
Командир «91-й» отшвырнул бритву: кто же бреется перед выходом в море?! Он нарушил старый подводницкий обычай и теперь, ох, несдобровать в Тана-фиорде [12] ! Да еще этот осколок разбитого зеркала на кухне. Давно надо было выбросить! Да еще выход в пятницу… Все сходилось одно к одному.
Он с тоской потер выбритую щеку и снова взялся за бритву. Не идти же со щетиной по левому борту. Но усы оставил. Может, зачтет капризная морская фортуна?
12
Тана-фьорд — залив Баренцева моря у северного берега Норвегии, между полуостровами Нордкин и Варангер. Длина около 60 км, ширина 12 км, наибольшая глубина 397 м. Сильно разветвлен. Берега обрывистые, высокие. Приливы полусуточные — до 2,2 м. В Тана-фьорд впадает река Тана-Эльв.
На лодку Кондратьев прибыл за четверть часа до подъема флага. Экипаж «малютки» из шестнадцати человек уже стоял на заснеженном пирсе в двухшереножном строю. Помощник, он же штурман, двадцатилетний лейтенант Ладошка, срывающимся тенорком доложил о готовности к подъему флага. Кондратьев обвел взглядом своих людей так, будто видел их впервые. Правый фланг открывал круглолицый инженер-механик Квасов. Он был вторым офицером на лодке после помощника. Горький пьяница, но великолепный дизелист, инженер-капитан-лейтенант был снят из флагманских механиков «малюточного» дивизиона и назначен на лодку обычным «дедом». В море с таким мехом горя не знать… Рядом с ним — боцман главстаршина Ухналев, донской казак, человек ершистый, горластый, однако знающий толк в непростом боцманском деле. По совместительству — корабельный фельдшер, поскольку учился в далекой юности на зоотехника. Во всяком случае, одна операция удавалась ему мастерски: боцман выводил Квасова из запоя в любое время дня и суток, вливая меху в глотку зверский коктейль из спирта, разведенного соляром.
По левое плечо боцмана — командир отделения рулевых-сигнальщиков старший матрос Саша Гай, гитарист, гармонист, балабола, душа любой компании, любимец полярнинских зенитчиц, телефонисток и медсестер. Это он изрек в курилке: «Если Родина прикажет, мы и шинель
Далее матрос Шкерия — кок-торпедист. Лучший кулинар среди торпедистов и лучший торпедист среди кулинаров. У каждого подводника на «малютке» по две специальности: радиотелеграфист, он же и гидроакустик, а штурманский электрик несет вахту не только у гирокомпаса, но и у гребного электромотора… Мал подводный кораблик — да опасен. Не зря говорят: «Не так страшен черт, как его “малютки”». По лабиринтам норвежских шхер только на них и лазать.
— Команде вниз! Корабль к бою и походу изготовить!
В один миг вся подводная братия исчезла в верхнем рубочном люке. Командир последним влез в стальной колодец входной шахты. Подводная лодка, даже когда она стоит у причала, — уже линия фронта. Люк задраил, и ты в траншее. Вышел в море, и ты уже в бою, даром что со стихией. А уж противника встретил, тут уж над тобой тройная смерть нависла: от коварства всегда жизнеопасной лодочной машинерии, от разгула морской стихии и от глубинных бомб надводного врага.
Кондратьев вдохнул привычный лодочный воздух, насыщенный запахами соляра, краски, резины, хлеба и дешевого матросского одеколона. Переоделся из шинели в ватник. Как поет балабола Гай под гитару: «Маленькой лодочке холодно зимой». В «малютках» не предусмотрено отопление, и экипаж согревается на походе надышанным воздухом да теплом от работающих механизмов.
В штурманской выгородке лейтенант Ладошка переносил на карту последние данные разведки о минных заграждениях немцев на подходах к Варангеру. Залив Тана-фиорд, куда предстояло проникнуть «М-91», уходил вглубь побережья миль на сорок. В гавани Таны всегда отстаивались немецкие транспорты и эсминцы. Вглядываясь в изобаты глубин, Кондратьев пытался представить себе, где и как по склонам подводного каньона лежат три погибшие там «малютки». Кто их, что их погубило — никто никогда не скажет…
Очертания Тана-фиорда походили на распахнутую трехглоточную пасть каменного монстра. В ней предстояло провести по меньшей мере неделю… Эх, не надо было бриться перед походом!
За час до полуночи над Екатерининской гаванью разыгралось северное сияние. Зеленовато призрачные всполохи перебегали от горы Вестник до горы Энгельгардта, словно свитки судьбы. Поди, прочти в них что-нибудь…
«Малютка» Кондратьева уходила в море глухой ночью. По обычаю — на счастье — «чалки» с причальных палов сбросил сам командир дивизиона.
— С Богом! — напутствовал он, хотя не верил ни в черта, ни в Бога.
— Малый вперед! — крикнул Кондратьев в амбушюр переговорной трубы, и «аркашка» — коломенский дизелек — забубнил свою походную песнь. Красные гранитные скалы в белых снежных языках нехотя расступались по бортам субмарины, открывая хорошо подсвеченный луной горизонт. Сколько раз Кондратьев видел эту грань моря и неба, но на сей раз это был его горизонт. Он и только он, капитан-лейтенант Иван Кондратьев, отвечал сегодня за все, что ожидает там, за окаемом, его корабль, его людей. Так волнуется запойный игрок, видя поле своей рулетки…
Едва вышли из Кольского и обогнули мыс Цып-наволок, как крутая волна зимнего шторма ударила «малютку» по скулам. Впору было погружаться, но тогда, израсходовав энергозапас аккумуляторных батарей, надо было вместо боевой позиции уходить подальше от берега, чтобы бить зарядку по полной схеме. Кондратьев вместе с сигнальщиком Гаем перемогали шторм на мостике, до последней надежды. И только тогда, когда Квасов доложил, что из аккумуляторных баков выплескивается электролит, командир отдал долгожданный приказ: «К погружению!»