Кинжал и яд
Шрифт:
— Ты пришел, чтобы сказать мне это? — высокомерно спросила девушка, ибо гордость ее безмерно страдала от того, что ее увидели в подобном состоянии.
Покачав головой, Олимпио указал на свою корзинку.
— Нет. Я просто подумал, что вам нужна хорошая пища. Здесь у меня цыпленок, сыр, фрукты, хлеб и вино. Вы должны поесть как следует — иначе вам будет трудно сражаться.
Бледная улыбка появилась на бескровных губах Беатриче.
— А ты полагаешь, что я намерена сражаться?
— Вы не можете не сражаться. Вы слишком горды, слишком благородны, чтобы терпеть такое. И еще я подумал, что
Беатриче смерила его долгим взглядом, словно бы взвешивая на весах это предложение. Впервые Олимпио словно вышел из серого тумана, которым для знатной девушки были окутаны все, кто не принадлежал к ее кругу. Она оценила его умное лицо, мускулистое тело, исходившую от него энергию. А еще она ясно увидела безграничную преданность, страстную любовь в карих глазах, которые вдруг показались ей прекрасными. Машинально Беатриче протянула ему исхлестанную руку, и он, встав на колени, бережно прикоснулся к ней губами.
— Спасибо, — просто сказала она. — Спасибо от всего сердца. Я не забуду, Олимпио…
Лукреция молчала, ощущая какой-то смутный страх, и лишь переводила взор с Олимпио на Беатриче. Она не вполне понимала, что происходит, но чувствовала, что заключенный на ее глазах союз сулит нечто ужасное.
Ко всеобщему разочарованию, Франческе Ченчи не уехал в Рим, решив провести лето в Петрелле. На какое-то время он отказался от привычных уже зверств, но зато вел себя словно султан в гареме: все были хороши для его постели — служанки, крестьянки… и даже собственная жена, которую он принуждал исполнять супружеский долг на глазах у Беатриче или горничных. Всех слуг-мужчин он прогнал из Петреллы. Старому Санти тоже досталось за то, что он плохо смотрел за пленницами, и несчастный тюремщик бежал из крепости, полумертвый от страха. Семейству Кальветти приказано было покинуть замок, и они вынуждены были перебраться в деревню, потому что богомерзкий тиран перехватил несколько страстных взглядов Олимпио, устремленных на Беатриче, и пришел в дикую ярость, смешанную со страшной ревностью.
По отношению к дочери поведение заметно изменилось. Он больше не оскорблял и не унижал ее, но зато требовал, чтобы она постоянно находилась при нем, и приходил в бешенство из-за любой мимолетной отлучки. Девушке приходилось помогать Лукреции ухаживать за Франческо — даже когда речь шла об услугах самого интимного свойства. Между тем чесотка, порожденная гнилой кровью, буквально пожирала его, и в знойные летние дни он разгуливал по замку совершенно голым, утверждая, будто одежда только усугубляет зуд. И вот наступил тот вечер, когда Франческо Ченчи совершил самое отвратительное свое злодеяние, а Беатриче испытала самую страшную муку…
Олимпио обычно проводил ночи без сна, в неясной тревоге. Он бродил вокруг замка, прячась за обломками скал, и ждал Беатриче. Несколько раз ей и в самом деле удавалось выбраться, стащив ключ у спящего отца. В эти темные летние ночи девушка и интендант долго совещались: оба старались найти такой способ избавиться от Ченчи, чтобы убийство не вызвало никаких подозрений. Иногда же они просто сидели рядом, слушая пение цикад, вдыхая сладкий запах цветов и любуясь сонной природой. Постепенно Олимпио осмелел и уже не скрывал свою
Вечер за вечером Олимпио приходил на условленное место в надежде, что Беатриче сумеет выскользнуть. Ему удалось освободиться на время от жены, которую он отправил вместе с детьми к своей сестре, жившей в нескольких километрах от Петреллы. И однажды в роковую августовскую ночь, когда интендант, устав ждать, уже собирался вернуться в дом, перед ним вдруг возникла Беатриче, но в таком состоянии, что он пришел в ужас. На девушке была только одна сорочка, белокурые волосы разметались по плечам, босые ноги кровоточили… Не произнеся ни слова, она припала к его груди, задыхаясь от рыданий.
Потрясенный до глубины души слезами Беатриче — ибо никто и никогда не видел плачущей эту гордую девушку, — Олимпио бережно поднял ее на руки и, отнеся чуть подальше от каменистой тропы, положил на высушенную зноем траву. Продолжая прижимать Беатриче к себе, он укачивал ее как ребенка, давая возможность успокоиться, но внезапно Беатриче вырвалась из его объятий и закрыла лицо руками.
— Не прикасайся ко мне, Олимпио! И не смотри на меня больше. Я прибежала сюда, потому что знала: если не увижу тебя, то сойду с ума или покончу с собой. Ты нужен мне… но ты не должен ко мне прикасаться. Я нечистая. Я осквернена, осквернена навеки!
Девушка выкрикнула это слово, и его подхватил предрассветный ветер. Она так дрожала, что Олимпио, сняв с себя колет, хотел накинуть его ей на плечи, однако Беатриче отстранилась.
— Нет, оставь меня! Говорю тебе, я нечистая…
Олимпио чувствовал, что она задыхается под тяжестью какого-то ужасного несчастья, лишь ценой безграничной ласки и терпения интендант заставил ее выговориться. Сначала запинаясь, а затем все более торопливо, словно бы сознавая, что отравленная душа изгоняет при помощи слов отвратительные образы, Беатриче рассказала о том, что произошло.
В тот вечер за ужином Ченчи много пил и, когда пришло время отправляться спать, походил уже не на человека, а на озверелого сатира. Перепуганные насмерть женщины затаили дыхание и застыли на месте. Однако Лукреция знала, что должна идти вместе с ним, и, дрожа, поднялась с места. Но Ченчи грубо отшвырнул ее.
— Нет, не ты. Сегодня я хочу свежего мясца… — Он крепко схватил за руку Беатриче и коротко бросил: — Идем!
Объятая ужасом девушка попыталась вырваться.
— Вы сошли с ума! Оставьте меня… оставьте меня!
Она кричала и отбивалась изо всех сил, однако пьяную похоть Ченчи уже ничто не могло остановить. Оглушив дочь ударом кулака, он вновь взвалил ее на плечо, но на сей раз понес не в темницу.
Когда Беатриче очнулась от спасительного забытья, она осознала, что лежит поперек кровати Ченчи, а сам он храпит рядом с ней. Они оба были абсолютно голые. Сначала девушка не поняла, что случилось, но затем память вернулась — и вместе с ней ужас. Ощутив внезапную тошноту, она выскочила из этой омерзительной постели, дрожащими руками натянула на себя сорочку и, собрав остаток сил, ринулась прочь из замка.