Кинжал Зигфрида
Шрифт:
Офицеры, особенно Пауль, уже порядочно набрались. Они приканчивали вторую бутылку шнапса. Василий не понимал, что его удерживает здесь. Ему давно пора перейти к другой избе, разведать обстановку. Однако он продолжал наблюдать за Паулем и его приятелем.
Пауль уронил голову на стол, и тут произошло нечто невразумительное. Второй офицер словно вмиг протрезвел, выбрался из-за стола, выпрямился, подошел к Паулю сзади и нанес ему удар в спину. В воздухе мелькнул точно такой же штык-нож, каким Василий несколько часов назад рыл могилу для умершего товарища. Он мог бы поклясться, что это был штык-нож Бориса…
На
Василий сообразил, как дальше поведет себя этот офицер, – сбежит. Ведь он стал убийцей и мародером, и его расстреляют. Что заставило его так поступить? Шнапс? Вряд ли… Он действует расчетливо и хладнокровно. Воспользовавшись штык-ножом Бориса, он обставит смерть приятеля и собственное исчезновение, как ночное нападение «недобитых русских диверсантов». Дескать, лазутчики подкрались к избе, одного офицера убили, а второго взяли в качестве «языка». Кто тут, в глухомани, будет вести расследование?
Все эти мысли промелькнули в уме Василия, и задумался он над странными событиями много позже. Тогда ему было не до размышлений. Неведомая сила приковала его внимание к немцу…
Тот оделся, прихватил с собой украденное и бесшумно выскользнул через окно в ночь. Непроглядная тьма укроет его от чужих глаз, а дождь смоет следы. Солдату из-под навеса не видно окон, которые выходят на другую сторону, да он и не смотрит. Ему тоже хочется выпить, поесть и завалиться спать в тепле. Он ждет не дождется, чтобы его сменили. Непогода расхолаживает, лишает бдительности. Все забыли о диверсанте, чье тело валялось в сарае на слежавшемся сене. Все забыли, что он мог быть не один. Затяжное русское ненастье, грязь по колено, холодный осенний дождь, шнапс и вкусная говяжья тушенка взяли верх над немецкой дисциплиной и педантичностью.
Злоумышленник, никем не замеченный, скрылся в лесу. Шумел ливень. На расстоянии вытянутой руки ничего нельзя было разглядеть.
Василий не мог объяснить себе, почему он отправился следом за офицером, который убил Пауля. Непреодолимое любопытство влекло его или что-то другое, непонятное и темное? Он крался за убийцей по ночному лесу, пробираясь через кусты, каким-то наитием угадывая направление. Зачем, почему он делал это?
Сам смысл убийства на войне потерял прежний ореол зла. Здесь ежедневно, ежечасно убивали друг друга сотни, тысячи людей, называя это сражением, битвой во имя великих идеалов. Трупы лежали под открытым небом, разлагались, ветер доносил до живых тошнотворный запах тлена. В этих условиях само понятие убийства стало привычным, вошло в обиход. Его возвели в ранг подвига, воинской доблести. За убийства награждали, сулили славу и вечную память.
Василий не вдавался во все эти нравственные тонкости, он был солдатом на войне, убивал и мог быть убитым. Но Пауль был убит не так.
Преследуя немецкого офицера, Василий невольно решал в уме сложную задачу: пытался обосновать свое поведение. Эта мысленная работа шла на другом уровне сознания, не мешая охотнику идти по следу.
«Немецкая форма и документы
Лес поредел, измельчал. Запахло торфяником. Под ногами чавкало, и немец с трудом продвигался вперед. Он все чаще оглядывался, не зная, куда идти. Вероятно, заблудился.
Настигнув убийцу, Василий не стал стрелять. Зачем портить мундир? Высушить, вычистить, и будет как новый.
Фриц «спекся». Он не привык к марш-броскам по болотистой местности. Он вымок и смертельно устал. Его дыхание с хрипом вырывалось изо рта. Короткий удар ножом в шею прекратил его мучения.
– Это тебе за Борьку, за Егора, – пробормотал Василий.
Он обыскал офицера, раздел его и сложил добычу в свой вещмешок. Ливень стихал. Небо посерело по краям, на востоке занимался унылый рассвет…
Подмосковный поселок Витеневка. Наше время
Леда не знала, что ей делать. Ехать в Старую Руссу за джипом? Вестей от Влада по-прежнему не было. Она перестала что-либо понимать. По ночам ее мучили кошмары.
Ее волновала не машина, оставленная женихом в чужом дворе, а собственное двусмысленное положение. Она стала больше пить, закрываясь в своей комнате.
Мама, наивная или наигранно безмятежная, выходила к завтраку небрежно причесанная, в халате и отдавала Дуне распоряжения по поводу уборки или обеда. Раньше, при отце, все должны были выходить к столу нарядные, как на праздник.
– Ты не больна часом? – поднимая брови, осведомлялась Римма Николаевна.
– Ах, оставь этот тон, мама! – взрывалась Леда.
Ей хотелось выпить с самого утра, но она не позволяла себе.
Домработница подала чашки с чаем, разбавленным молоком. Леда скривилась. Дуня Барсукова работала у них лет пятнадцать и удержалась на месте благодаря умению молчать. Отец вообще не терпел обслуги и скрепя сердце согласился на помощницу по хозяйству, а позже, когда появился дом, на садовника. «Будешь болтать, язык вырву!» – предупредил он Барсукову. Второй раз повторять не пришлось.
Теперь даже Дуня осмелела.
– Я рано на рынок за свежим творогом бегала, – сказала она. – Напротив нашего забора, через дорогу, какой-то бандюган топчется. Чтой-то высматривает!
«Бандюганами» Барсукова называла всех незнакомых мужчин моложе семидесяти.
– Не выдумывай, – улыбнулась Римма Николаевна.
– Глядите! Мое дело маленькое… Только как бы чего не вышло.
У нее, несмотря на малограмотность и туповатость, был цепкий взгляд, она подмечала все подозрительное. Такие люди охотно соглашались негласно сотрудничать со спецслужбами и находили в этом тайное удовлетворение.
– Ты, Дуня, прямо агент НКВД…
– НКВД давно распустили, – с сожалением вздохнула домработница. – А зря! Ей-богу, напрасно! Больше порядку было бы. Этот бандюган не один у нашего дома околачивается, у него сообщник есть. Молодой по улице шныряет, а тот, другой, в машине сидит, оттуда зыркает. Я его и вчера видела.
– Ты охранникам говорила?
– Они надо мной смеются, – проворчала Барсукова. – Дурочку из меня строят!
При отце она не посмела бы и рта раскрыть. А тут разговорилась, чуть ли не поучать взялась. Отчитать бы ее! Но Леда поленилась браниться с Дуней – обрадовалась поводу выйти из-за стола.