Кио ку мицу !
Шрифт:
Обращение американского президента в тот день так и не дошло до императора, хотя в Вашингтоне предприняли все, чтобы срочно его доставить. Карделл Холл заранее предупредил посла Грю, что ему передадут телеграфом важнейший документ. Послание зашифровали наиболее простым, так называемым серым шифром, чтобы не тратить лишнего времени на его расшифровку. Но обращение президента целый день пролежало в экспедиции токийского центрального телеграфа... Таково было указание главного цензора генерального штаба. Он распорядился задерживать доставкой все иностранные телеграммы, кроме немецких и итальянских.
Министр иностранных дел не мог самостоятельно решить, что делать. Он, в свою очередь, сообщил новость лорду хранителю печати и спросил, как быть. Кидо уже спал, сонным голосом он ответил:
– Примите посла, возьмите копию послания и приезжайте во дворец, я тоже там буду.
В Токио уже наступил рассвет. Лорд хранитель печати ехал по опустевшим, затихшим улицам города. Машина вырулила на Коми Акасака, начала подниматься вверх, и Кидо увидел перед, собой восходящее солнце... Он, прикрыв глаза, стал молиться за успех морских летчиков, которые, вероятно, сейчас летят уже к Перл-Харбору... Какое значение имело теперь послание Рузвельта императору!
Кидо прочитал текст и решил не тревожить покой его величества.
Утром, когда уже шла война, Джозефу Грю позвонили из министерства иностранных дел. Его принял Того.
– Меморандум президента мы сами передали его величеству... Президент уже получил ответ...
– Когда?
– недоуменно спросил Грю.
– Еще вчера вечером.
– Но я передал меморандум ночью...
– Другого ответа не будет.
Того проводил американского посла до дверей кабинета, вежливо с ним распрощался. Он уже знал, что японские летчики атаковали Перл-Харбор, но ничего не сказал об этом послу Грю.
Либеральный Того до конца хранил тайну, как ему было это приказано. Дипломаты должны узнать о войне в самую последнюю очередь. Ради этого в канун атаки Перл-Харбора министерство иностранных дел устроило для дипломатов, аккредитованных в Токио, пышную загородную прогулку. Обратно в город их доставили поздно ночью. Те, кто не участвовал в прогулке, были приглашены в театр Кабуки. А после представления - на банкет... Того продумал все, чтобы отвлечь внимание дипломатов.
Джозеф Грю вернулся в посольство и включил радио. Передавали рескрипт императора. Он начинался словами:
"Мы, милостью бога, император Японии, сидящий на престоле предков, династическая линия которых не прерывалась в течение веков, предписываем вам, моим храбрым подданным, взять оружие... Настоящим мы объявляем войну Соединенным Штатам Америки и Британской империи.
...Священный дух наших порфироносных предков охраняет нацию Ямато, и мы полагаемся на преданность и храбрость наших подданных. Мы твердо уверены, что цели, завещанные нашими предками, будут выполнены.
8 декабря, шестнадцатого года эры Сева.
Хирохито"
Полились звуки национального гимна, существующего больше тысячи лет...
Потом снова зазвучало радио:
"Будет передана особая
– Передаем важное сообщение! Слушайте! Слушайте!
Императорская верховная ставка, генеральный штаб и штаб военно-морского флота передают совместное сообщение! Сегодня на рассвете императорская армия и военно-морской флот начали военные действия против американских и английских вооруженных сил в западной части Тихого океана. До восхода солнца наши войска начали атаку Гонконга. Наши войска высадились на Малайском полуострове и быстро расширяют занятые позиции. Происходят массовые атаки на стратегические пункты врага на Филиппинах..."
И снова гимн тысячелетней давности... Гремели литавры. Сквозь победные звуки торжественных маршей в эфир прорывались возгласы диктора:
– Хакко Итио!.. Хакко Итио!..
Казалось, все подтверждало прогнозы премьера Тодзио - следовало сделать лишь первый выстрел, чтобы объединилась вся нация. Война началась.
"НАЧИНАЙТЕ ВОСХОЖДЕНИЕ НА ГОРУ НИИТАКА!"
В семейном альбоме Флемингов хранилась памятная фотография: Джейн в подвенечном платье на пристани Сан-Франциско. Фотография обошла все газеты, и некоторые из них тоже хранились в альбоме, который Флеминги любили показывать своим гостям.
Флеминги были уверены, что фотография эта принесла им счастье. Когда Пит благополучно вернулся из рекламного рейса, директор отдела перевозок подошел к нему, сам протянул руку:
– Ваша супруга сделала нам такую рекламу! Я вижу, вы человек деловой.
Пит не понял сначала, за что его превозносит директор. Он не видел еще газет с фотографией Джейн. Директор передал Питу конверт, в котором лежало несколько двадцатидолларовых зеленых бумажек, и предложил ему работу в фирме.
Пит стал вторым пилотом на авиалинии. Но Джейн продолжала нервничать, тревожилась и не находила себе места каждый раз, когда Пит улетал в рейс.
– Глупая, - убеждал ее Пит, - я вожу пассажиров, как обычный шофер. Ты же сама мечтала об этом, я ведь не испытываю больше самолетов.
– Все равно, Пит! Я ужасно боюсь войны, и еще когда тебя нет, когда ты в воздухе... Мало ли что может случиться.
Разговоры эти изрядно надоедали Питеру Флемингу. Он ничего не мог поделать с женой и, когда подвернулась другая работа, охотно согласился поехать на Гавайские острова.
Теперь он почти не летал, работал в диспетчерской на аэродроме в Гонолулу, и Джейн была счастлива, во всяком случае совершенно спокойна.
Они поселились в маленьком коттедже на островке Оаху, у самого океана, который уходил в бесконечность и там сливался с таким же лазурным небом. Коттеджи стояли в горах, и скалы уступами спускались к берегу. Пит всего два раза в неделю отправлялся в Гонолулу на суточные дежурства, остальное время проводил дома. Климат в горах был значительно лучше, не сравнишь с оранжерейной духотой Гонолулу, и детям здесь жилось хорошо.
Их было двое, белокурых маленьких Флемингов, - Питер, которому недавно исполнилось шесть лет, и сероглазая четырехлетняя Дэзи. С утра и до вечера они заполняли дом беззаботно-веселым щебетанием.