Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.11
Шрифт:
– Я пойду.
– Тогда больше ко мне не подходи и вообще к людям не подходи! – закричала Шура.
Я понимала, что она психует: в такие дни иметь ребенка – это вдвое хуже.
Шурка побежала дальше, крича своего Петьку, а я пошла к Сесе.
Дверь к нему была открыта.
Я спросила, есть ли кто дома.
Сесе не ответил, и я вошла.
Он был совсем плохой. Страшно худой – скелет, а на лице и на руках красные пятна. Руки покорно лежат на одеяле,
Он увидел меня – глаза расширились.
– Здравствуйте, – сказала я, – я пришла, может, надо что?
– Не подходи, Николаева, – сказал он. – Нельзя.
– Ничего, – сказала я, но осталась стоять у двери. Я даже не подозревала, что человек может так измениться. Я понимала, что он скоро умрет.
На столике стоял пустой стакан.
– Вы пить хотите? – спросила я, чтобы не стоять просто так.
– Не надо.
Я прошла к кровати, взяла стакан и пошла на кухню. На кухне было запустение, но кто-то здесь недавно был. Значит, кто-то ходит. А я боялась.
У плиты стоял газовый баллон, и в нем еще оставался газ. Я включила его, поставила чайник, достала сахар. Вернулась к Сесе.
– Вот видишь, – тихо сказал Сесе. – Не повезло.
– Ничего, – сказала я, – вы еще поправитесь.
– Спасибо.
– А кто к вам приходит?
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Холмов.
– Холмик? А мне он ничего не сказал.
– Это опасно. Вы, ребята, не понимаете, как опасно.
– Все очень опасно, – сказала я серьезно. – Потому что меняются люди.
– А как там Огоньки? – спросил Сесе.
– Вчера новый родился за нашим домом, – сказала я. – Совсем маленький.
Он закрыл глаза, потому что ему трудно было говорить.
– Я буду у мамы в больнице, возьму лекарств.
– Не надо, – еле слышно сказал Сесе, – они нужны живым.
Чайник закипел, я сделала сладкий напиток. Потом напоила его.
Сесе не разрешал, но он был такой слабый, почти невесомый, и я его все равно напоила. Мне было бы стыдно этого не сделать. Он немного попил, но больше не смог. Он закрыл глаза, а я ему что-то хотела сказать и никак не могла придумать что.
И я сказала ему, как я его люблю, как я всегда его любила, потому что он самый красивый и умный. Еще с седьмого класса любила. Он вдруг начал плакать – только слезами, лицо было неподвижно. Он велел мне уйти.
На улице меня поймал такой ливень, какого я еще не знала.
Было темно, как глубокой ночью, и я даже заблудилась. Я шла и все время натыкалась на стены. Я плохо соображала. Но тут я увидела наш Огонек. Я добралась до угла дома, стояла там и смотрела на Огонек
Было все еще темно, но дождь вдруг ослаб. Я поглядела на железный столбик – и увидела, что край Огонька не достает до него. А маленький Огонек не увеличился.
Я стояла и глядела на Огонек, словно загипнотизированная. Не знаю, сколько простояла. И тут услышала далекий крик. Почти сразу большой Огонек съежился, а второй, малыш, мигнул и исчез.
Я обрадовалась. Значит, правда они могут исчезать.
Потом забежала домой, взяла сумку и пошла в больницу.
По дороге встретила Шурку Окуневу.
Она поднималась от реки, еле живая, словно ее палками побили. Она тащила на руках Петьку – Петьке уже шесть лет, тяжелый, она запыхалась. Увидела меня и начала кричать, словно я была виновата.
– Я же звала! – кричала она. – Я же звала – и никого!
– Нашла? – спросила я. – Вот и хорошо.
– Ты не понимаешь. Холмик утонул! Он моего Петьку вытащил, а его унесло! Я сама видела!
– Где? – Я бросила сумку и побежала к реке.
Вслед кричала Шурка, потом она бежала за мной, она не замечала, что Петька тяжелый и мокрый, она все время повторяла:
– Я же не могла… Он за бревно держался, он Петьку вытолкнул, а река – ты же знаешь… Я Петьку тащила…
Река была вздувшейся, громадной, по ней неслись бревна, какие-то ящики… ни на берегу, ни в воде не было ни одного человека.
– Может, его выбросило на берег? – Я просто умоляла Шурку подтвердить, а она не смогла.
– Я видела – его голова там, на середине, появилась – и все…
Я взяла у нее Петьку, он устало плакал.
Мы по очереди несли его на косогор. Уже наверху я спросила:
– Ты кричала?
– Ой, как я кричала! – ответила Шурка.
Я отдала ей Петьку.
– Согрей его, – сказала я.
– Я кричала – и никого, – повторила Шурка и ушла.
И тогда я решила, что к маме пока не пойду. Мне нужно поговорить с кем-то серьезным, который захочет поверить.
Дошла до станции. Уж не помню как.
На станции были люди. Солдаты и дружинники вытаскивали из вагонов мешки. За путями, у стрелки горел Огонек.
Я увидела того лейтенанта, который говорил со мной вчера.
– Мне надо в Москву, – сказала я. – Обязательно. Может, я ошибаюсь. Но если я не ошибаюсь, тогда есть надежда.
– Поезда не ходят, – сказал он. – Ты же знаешь. И в Москве такие пожары…
– Тогда я вам скажу.
Его позвали, но он посмотрел мне в глаза и крикнул: