Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.11
Шрифт:
Мой поезд уходил в половине седьмого утра. Я позвонил дежурной, попросил разбудить меня и заказал такси.
Итак, я убил еще одного человека. Теперь изучу то, что он оставил после себя на нашей Земле.
Я лег в кровать и стал читать повесть в «Искателе». Это была великолепная повесть. Я не очень люблю фантастику, скажем, я равнодушен к ней. Но это была чудесная, легкая, совершенно не похожая на автора вещь.
Я дочитал журнал в два часа ночи и заснул под гипнозом его таланта.
Утром, в поезде, я принялся за вторую часть – рукопись.
Я
Погода катастрофически испортилась. Уже от Жилины начался дождь. Высокие Татры скрылись в облаках. Облака неслись над замком в Тренчине, порой скрывая его башни. В купе было пусто, последний попутчик сошел в Тренчине.
Содержимое сумки Адамеца я завернул в словацкую газету и уже на вокзале в Братиславе выкинул сверток в бак для мусора. Пустой желтый чемодан я избрал своим багажом – в него уложил свою сумку. Выкидывать в Братиславе я его не хотел, чтобы не вызвать излишних подозрений. А вдруг он попадется на глаза кому-то из делегатов кона – случайности бывают невероятные.
Желтый чемодан я выбросил в лесу возле Шереметьева, в гигантскую кучу мусора.
Три часа, пока мы летели до Москвы, и еще полчаса в автобусе я думал лишь о повести. Мне было важно узнать, что будет в третьей части. Пожалуй, мне еще в жизни не приходилось попадать в такое странное положение – я зависел от литературного текста, как наркоман от понюшки кокаина.
Я утешал себя тем, что содержание я узнаю от Заказчика. Ведь у него наверняка эта рукопись уже лежит перепечатанная в столе. Не зря же я убил соперника!
Я заехал домой. Квартира была пуста. Мамы и не должно было быть дома – она в больнице, ждет операции.
Я позвонил Заказчику. Никто не подошел.
Я позвонил в больницу. Больная Иванова Мария Семеновна в списках больных не значилась. Я поехал в больницу. По дороге я все время перебирал варианты завершения повести. Я был болен ею.
Мамы в больнице и в самом деле не оказалось. Но ничего страшного. Оказывается, я ошибся. Она была не в 41-й, а в 42-й больнице. Зачем-то я неправильно записал адрес и номер больницы.
Дождь, начавшийся еще в Братиславе, так и не прекращался. Было холодно. Я поехал к Заказчику. Меня грызло любопытство. По законам моего ремесла, мне нечего было у него делать. Если все прошло благополучно, он не знает никакого Адамеца.
Но я-то уверен во всеобщем действии закона Компенсации. Если сегодня субъект испытывает влияние другого человека, а я его уничтожу или, вернее, уберу шесть лет назад, то природа в своем могуществе компенсирует свою потерю и заместит Сергея Адамеца кем-то еще.
Я знал об этом, но меня интересовало лишь, чем кончится повесть.
Я долго звонил у двери Заказчика.
Потом появилась какая-то тетка с собакой, которая там жила. Она сказала, что шесть лет назад Заказчик пропал без вести – ушел из дома и не вернулся. Об этом же в газетах писали!
Раньше такого прокола со мной не случалось.
Значит, они опять вместе!
Лишь я остался один. И никогда не узнаю, чем же закончилась эта чертова повесть!
Я
А здесь их кто-то заменит. Или уже заменил. Мне надо лишь найти этого человека и спросить, чем же все же это кончится.
Будущее начинается сегодня
Я знал одного мудреца, который даже зажимал нос, как только приходилось поднимать завесу будущего.
Сергей Сергеевич был жестоко простужен, и, наверное, поэтому все выборное действо проходило перед его взором в некотором тумане. Он мечтал об одном: чтобы этот день наконец завершился, и неважно, кто победит. Он пытался даже отпроситься после обеда, но председатель избиркома сказал: «Ты с ума сошел! Сейчас с огородов народ хлынет».
И тут же вылезла Митрофанова, заявившая, что необходимо доставить урну пенсионерке Самохваловой на Лесистую, 20, потому что у нее (пенсионерки) отнялись ноги, но она желает выполнить свой гражданский долг.
И вот тогда Сергей Сергеевич взбунтовался. И поставил условие: он пойдет с урной, но требует сопровождающее лицо, которое эту урну вернет на участок. А сам он отправится домой, болеть.
После небольшого спора Сергей Сергеевич отстоял свое право умереть в домашних условиях. Они пошли вдвоем с Мишенькой из техникума, а за ними увязался наблюдатель от национально-патриотической партии, Ким Корай, приехавший в Веревкин с юга, а потому обозленный на всех кавказцев и прочих лиц темноволосых национальностей.
Идти было недалеко, одну автобусную остановку, но пешком. Мишенька, невысокий увалень с проводом в ухе, с помощью которого он наслаждался тяжелым роком, нес урну, прижав к груди. Сергей Сергеевич брел за ним, а маленький, высушенный жизненными неладами и нелюбовью Ким Корай старался идти рядом и все сбивался на рысь.
– Мы наладим нормальную жизнь, – говорил он. – Потому что имеем концепцию очищения национальной идеи. Барбудов прошел Афган и Чечен, всюду налаживал. Хватит нам расхлябанности. Понастроили коттеджей из гранита на вольных просторах, а мы задыхаемся в коммуналках.
Он и еще что-то говорил, но Сергей Сергеевич слушал плохо.
Ким Корай жил в собственном, изобретенном им с помощью еженедельника нацпатриотов «Налево!», приятном и тревожном мире. Там он сводил счеты с врагами, изгонял чужаков, наводил порядок и твердое распределение.
Мишенька был аполитичным молодым человеком, он хотел торговать кассетами, но оказался слишком ленив, и кассетами торговали другие, которых Ким Корай не любил.
Ким Корай сказал, что пошел с ними потому, что от каждого голоса может зависеть будущее.