Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12
Шрифт:
– Правильно говорит, – сказал Василь Васильич. – Зачем ему про белила было врать?
– И завтра же, в воскресенье, – сказал Удалов нервно, – пойдем все вместе на ту дорогу. И вы эти столбики увидите, свежепокрашенные. И такие эти столбики гладкие и ровные, что нашим плотникам никогда не сделать. Словно импортная мебель. И краска на четырех еще свежая.
– Кор-не-лий! – крикнула из окна Ксения Удалова, которая была не в курсе и потому к Удалову уважения не ощущала. – Мне что, третий раз суп греть?
–
– Чего уж там, – сказал ему вслед Василь Васильич, – почему не верить человеку? Конечно, мы ему поверим.
И все поверили. И не поехали на следующий день на ту дорогу, хоть Удалов и уговаривал. Что толку на столбики смотреть?
С тех пор в Великом Гусляре ждали нового прилета братьев по разуму. Потому что уже какие-никакие связи налажены. Связи личного характера.
ОБИДА
Восьмого числа, вечером, Удалов и Грубин решили пойти к профессору Минцу поговорить о таинственных явлениях. Собирался зайти и старик Ложкин, но запаздывал. Радиоприемник на письменном столе, еле видимый за грудами научных статей и рукописей, наигрывал нежные мелодии Моцарта. Когда Лев Христофорович предложил гостям по второй чашке чая, музыка в приемнике прервалась, и послышался резкий голос, говоривший на непонятном языке.
– Хулиганят, – сказал Корнелий Удалов. – Своей волны им не хватает, лезут на Моцарта с комментариями.
– С комментариями? – спросил профессор Минц, поглаживая лысину. – А вы, Корнелий, понимаете их язык?
– Так, через пень-колоду, – смутился Удалов. – Похоже на венгерский.
– Какие еще есть версии? – спросил Минц, обернувшись к Грубину.
– Я настрою, – предложил Грубин. – Я больше музыку люблю.
– Не надо, – остановил его Минц. – Очень любопытно.
Минц задумался. Даже забыл долить друзьям чаю. И не заметил, как вошел Ложкин и громко поздоровался.
Из этого состояния Минц вышел лишь через три минуты.
– Все ясно, – сказал он. – Такого языка на Земле нет. Я мысленно перебрал возможные варианты…
– Но, может, не венгерский, – предположил Удалов. – Может, какой-нибудь очень отдаленный, с которым вы, Лев Христофорович, времени не имели ознакомиться?
– Я не знаю многих языков, – возразил Минц. – Но могу читать на любом. Дело в системе, в структуре языка. Достаточно знать элементарный минимум – языков пятнадцать-шестнадцать, которым я располагаю, чтобы дальнейшие действия диктовались законами лингвистики. Вам понятно, коллеги?
– Понятно, – сказал польщенный Удалов. – Так что же это за язык?
– Инопланетный, – просто ответил Минц. – Итак, что будем делать?
– А то делать, что перевести их воззвание и ответить. Это наш гражданский долг.
–
– Невозможно. Этот язык нам не расшифровать, потому что у них нет с нами ни одного общего корня и ни одного общего падежа.
– Вот, – вздохнул Ложкин. – Даже способности профессора Минца ограниченны. Придется писать в Академию наук, а пока получим ответ, пришельцы могут улететь.
– То есть как так ограниченны? – не понял Минц. – Это мои способности ограниченны?
– К сожалению, – согласился Ложкин.
– Саша, – сказал Минц, – вы в самом деле не торопитесь?
– Куда мне торопиться, если предстоит эксперимент?
– Тогда, – Минц строго посмотрел на гостей, – попрошу всех посторонних очистить помещение. Жду всех по окончании работы.
– В смысле когда? – спросил Удалов, послушно направляясь к двери.
– Мы вас вызовем.
Минц широким жестом стряхнул со стола бумаги, в то время как догадливый Грубин тащил из-под кровати небольшой электронный мозг.
– Вызовите, – согласился Ложкин, – не стесняйтесь. Даже если рано будет.
– Может быть поздно, – сказал Минц, включая портативный магнитофон.
Удалов с Ложкиным постояли немножко в коридоре у дверей Минца, не зная, то ли им обижаться, то ли ждать без обиды.
– Ты не помнишь, на какой волне передача была? – спросил наконец Удалов.
– На тридцать одном метре, – ответил Ложкин. – Сам попробуешь расшифровать?
Удалов только покачал отрицательно головой, пошел к себе, тихонько включил приемник и начал искать передачу на инопланетном языке. Передачу он нашел, правда, не на тридцати одном метре – перепутал, как всегда, самоуверенный Ложкин, – а на шестидесяти. И потом долго сидел Корнелий Иванович, слушая треск и шум в эфире и стараясь по интонациям угадать, как там дела у пришельцев. Жалел он их, сочувствовал и беспокоился. Даже взял приемник с собой в постель, надеясь немного, что во сне сможет овладеть языком методом гипнопедии.
Удалов проснулся от того, что в стекло что-то стукнуло. Может быть, в другой день он бы не обратил внимания на этот стук, но нервы у спящего Удалова были напряжены: ему все время снились пришельцы, протягивающие ему руки за помощью. Удалов осторожно сполз с постели, подбежал к окну. Там, под фонарем, стоял Грубин и махал рукой, вызывая его к себе.
Корнелий взглянул на часы. Половина четвертого. Что ж, немного времени понадобилось его товарищам, чтобы расколоть этот орешек. Стараясь не шуметь, Удалов натянул башмаки, накинул пиджак поверх пижамы и пошел к Минцу. Не так уж важны формальности, когда собираются только мужчины и только единомышленники.