Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.3
Шрифт:
– Что вы имеете в виду?!
– Ты побледнела, – сказал По-из. – Ты еще так молода и наивна. У тебя никогда не было мужчины…
– Мне еще не назначили мужа, – согласилась Люба.
– Теперь ты выберешь его сама.
– Кого захочу?
– Кого захочешь – из нас.
– Нет! – вырвалось у девушки. – Я надеюсь, что здесь есть другие мужчины.
– К сожалению, ты не сможешь найти счастья с чужим. Я тебе это гарантирую.
По-из не считал нужным скрывать свои вполне земные желания от девушки. Но облекал их, опытный соблазнитель, в туман, подобный тому, что струился у их ног. И Люба понимала опасность, но в опасности была запретная сладость… Она даже забыла о голоде.
Люба нечаянно взглянула на ступни По-иза, а оттуда взгляд ее скользнул выше, по его ногам… Нет, это немыслимо!
Но
Они начали отступать под навес пещеры… И тут-то Люба лишилась чувств.
По-из растерянно склонился над ней, стараясь поднять ее и унести, но не успел, потому что как раз в этот момент из тумана вышел старший унтер-офицер Сато.
Старший унтер-офицер Сато
Семья, к которой я принадлежу, занималась крестьянским трудом. Однако низкое происхождение никогда не мешало мне иметь высокие идеалы. В школе я принадлежал к обществу Вишневого бутона и воспитывался в духе преклонения перед волей императора. Я поднимал дух бусидо и зачитывался приключениями ронинов. Я намеревался после школы поступить в военное училище, потому что шла великая война и войска империи проливали кровь для создания Великой Азиатской сферы сопроцветания. Однако плохое зрение и залеченный в детстве туберкулез не позволили мне стать летчиком и, поднявшись с палубы авианосца, взять курс на американские линкоры в Пёрл-Харборе. Я смирился с жизненным поражением и продолжал тренировать свое тело и дух. Я был убежден, занимаясь военной подготовкой на пыльном поле за школой в нашей деревне, что моя жизнь будет нужна императору.
Меня мобилизовали в армию в марте 1943 года в возрасте 18 лет. До этого я, помимо обучения и активного участия в деятельности общества Вишневого бутона, регулярно дежурил в отряде противовоздушной обороны. У меня была невеста, однако имени ее я не помню.
В качестве солдата я был направлен сначала в Сайгон. Командиром моей роты был первый лейтенант Камико, а командиром взвода лейтенант Имада. В течение первого года моей службы я участвовал в трех операциях по борьбе с партизанами. Я был в роте на хорошем счету, потому что, несмотря на относительно слабое здоровье, я всегда выполнял приказы командования, не щадя себя, и проявлял верность императору и любовь к командирам.
В начале 1944 года наш полк был направлен в Бирму, где мы участвовали в араканской операции и отразили английское наступление. Я был ранен, но остался в строю. Мною были убиты три английских солдата. Летом 1944 года я был произведен в младшие унтер-офицеры. В то время ходили слухи, что нас направят на острова в Тихом океане, где шли тяжелые бои и где решалась судьба Великой сферы сопроцветания. Однако нас перебросили в Лигон. В Лигоне было тихо. В то время он еще был тылом. Я был направлен на железную дорогу, которую строили английские и голландские пленные. Там был очень тяжелый климат, и многие болели дизентерией. Мне пришлось участвовать в одной акции против деревни, в которой находили себе кров и защиту некоторые враги нашей империи. Я делал это с удовлетворением, потому что около той деревни в засаде погиб мой друг, имени которого я не помню. Мы сурово отомстили за него. Мы стояли у двух выходов из деревни, и, когда другие поджигали дома, мы стреляли в тех, кто пытался убежать. Если бы меня спросили, чувствую ли я раскаяние, я бы ответил, что высшая справедливость требует идти на ограничения излишней совестливости. Совестливые опасны в бою. Я убежден, что беда японской императорской армии заключалась в излишней мягкости в борьбе с противником. Будь наши противники больше напуганы, они бы скорее сдались и в конечном счете пролилось бы меньше крови, как японской, так и крови наших противников.
Вы полагаете, что за все эти годы я стал диким зверем, лишенным умения думать, подобно детям, взращенным волками? Я убежден в том, что я не озверел. Но у меня была возможность долго и много думать. Я понял, что в этом мире лишь разумная жестокость может принести мир и спокойствие. Любое послабление ведет к появлению различных мнений, а наличие различных мнений приводит к беспорядку и, следовательно, к междоусобной грызне и гибели
В августе 1945 года после тяжелых боев в долинах Лигона наш полк был отведен на отдых и переформирование в горные восточные области страны. Мы получили две недели отдыха, в которых очень нуждались. Наша часть стояла на окраине городка Танги, и мы могли выходить в город. Английские войска имели преимущество в технике и боевой силе, в то время как американский флот перехватил инициативу на коммуникациях в океане. Однако мы с уверенностью смотрели в будущее, потому что понимали, что боевой дух нашей армии и секретное оружие, над которым трудились японские ученые, помогут нам преодолеть временные трудности. Должен сказать, что в нашей части не все, к сожалению, разделяли мою точку зрения, однако наши командиры отличались мужеством и не переставали вливать в нас уверенность в окончательной победе. В те дни у меня произошел конфликт с младшим лейтенантом Макино. В частной беседе лейтенант Макино разговаривал со мной и еще двумя унтер-офицерами нашей роты о том, что война проиграна и наша империя должна будет долгие годы расплачиваться за преступления самураев и генералов. Я единственный из присутствующих резко возражал младшему лейтенанту, несмотря на то, что он был мой старый боевой товарищ. Я понимал, что его речи вызваны усталостью и упадком боевого духа. Будь я гражданским лицом, я бы забыл об этом разговоре, но я понимал, что в часы тяжелых испытаний речи младшего лейтенанта Макино могут оказать деморализующее влияние на боевой состав роты. Поэтому я решил в свободный день посетить штаб военной полиции – кемпетаи и посоветоваться там с кем-либо из офицеров.
В ближайший же выходной я выполнил свое намерение. Уйдя в увольнение, я сказал моим товарищам, что намерен посетить гарнизонный публичный дом, но на самом деле такого намерения у меня не было.
В кемпетаи меня провели к полковнику – командующему окружной полицией, и я сообщил ему о нашем разговоре в роте.
Лейтенанта Макино в тот же день взяли в кемпетаи. Вскоре он был допрошен и расстрелян как предатель. Я полагаю, в батальоне никто не узнал о моем визите в кемпетаи, хотя кое-кто догадывался. Когда через две недели мы вернулись на фронт, в первом же бою кто-то стрелял мне в спину, но промахнулся.
Тяжелые бои, начавшиеся после того, как мы вернулись на фронт, проходили вдоль горного хребта, который мы оседлали, выкопав вдоль гребня индивидуальные окопы. Погода была плохая, шли дожди, в окопы налилась вода, с деревьев все время срывались тяжелые капли. Я знал, что это мой последний бой, потому что за нашими спинами было большое длинное озеро, которое мы не могли бы переплыть, а английские войска превосходили нас числом и у них было много самолетов, тогда как наших самолетов уже не было. Англичане начали наступление на рассвете после артиллерийской подготовки. Нам удалось отразить атаку англичан, так как у нас оставался пулемет. Однако потери у нас во взводе были велики. Тем не менее я должен сказать, что в ходе всего боя я ощущал воодушевление и подъем духа, несмотря на голод и усталость.
Ночью к нам на гребень вышел четвертый взвод под командой унтер-офицера Аоки. Аоки был похож на школьника. Он извинился, что пришел так поздно. Теперь в общей сложности на гребне стало тридцать шесть человек. Примерно в девять часов утра я услышал отдаленные команды на английском языке. Пули ударялись в землю вдоль линии окопов. Я выкрикивал по очереди имена моих солдат, и каждый, кто был жив, отвечал мне криком: «Хай!». Потом я закричал, что, если англичане подойдут ближе, можно кидать гранаты. Наконец я увидел в просветах между кустами отдельных вражеских солдат. Я закричал: «Третий взвод! Прикрепить штыки! Приготовить гранаты!» Издалека сквозь шум боя до меня донесся тонкий голос Аоки: «В атаку!» Я увидел, как юный командир взвода вскочил на ноги. Я испугался, что мои солдаты поддадутся его порыву, и закричал сам: «Третий взвод, оставаться на местах!»