Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7
Шрифт:
Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею:
– Пиши, я чуть не забыла. Пиши: «Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник…»
Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.
– Место встречи – платан на набережной. В шесть вечера, – сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато.
– Простите, дети, – сказал он, – но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский.
– Но это же афронт! – воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший в кабинет следом за комендантом. – Он конфисковал вчера автомобиль, притом совершенно незаконно, и уже на нем разъезжает. Я бы на вашем месте, Лев Иванович, задал бы в соответствующей инстанции вопрос: по какому праву следователь Вревский разъезжает на реквизированном моторе?
– Ах, оставьте, – отмахнулся комендант. – Лучше не связываться с этими крючкотворами.
– Как так не связываться! – вскипел Тизенгаузен. – У вас, военного коменданта, нет своего автомобиля, а какой-то следователь разъезжает, словно градоначальник, генерал Думбадзе.
– Ну ладно, ладно, – сказал комендант. – Андрею Сергеевичу пора идти.
Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей.
– Это прошение на высочайшее имя, – сказала она.
– Правильно! – согласился Лев Иванович. – Надо принимать меры.
Полицейский, видно, почувствовав, что пришел его час, широко открыл дверь в кабинет и замер в дверях.
– Андрюшенька, – ахнула Лидочка, – я совсем забыла. Мама прислала пирожков с капустой.
– Не положено, – сказал полицейский от двери.
– Еще чего не хватало! – возмутился Тизенгаузен. – Ни в одном цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом!
– А кто их морит? – удивился полицейский.
Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею.
– Съешь по дороге.
– Я пошел, – сказал Андрей.
– Нет, так не годится, – расстроился Лев Иванович. – Попрощайтесь, дети!
Андрей поцеловал Лидочку в щеку.
– Черт возьми! – выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу.
Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его.
– Будь осторожен, – сказала она.
Лев Иванович отвернулся. Поручик Тизенгаузен вытащил серебряную расческу и начал поправлять пробор.
Андрей пожал руки обоим военным.
– Господин Берестов, – сказал комендант, – если следователь Вревский будет спрашивать, где
– Разумеется. Я помню.
– Дай я тебя поцелую на прощание, сынок.
Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы.
Поручик Тизенгаузен щелкнул каблуками, прозвенел шпорами и подал худую холодную руку.
Полицейский посторонился, пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал на эфесе шашки.
Андрей обернулся. В прямоугольнике двери вслед ему сочувственно смотрели три человека. Как будто в пантомиме, где в финале актеры замирают.
Андрей спустился по лестнице и, выйдя наружу, задержался. Сунул руку в карман.
Полицейский неожиданно толкнул его в спину и грубо, беря реванш за долгое ожидание в коридоре, сказал:
– Руку вынь!
– Что же это такое! – возмутился Андрей, останавливаясь. – Я не могу вынуть носовой платок?
– Не знаю, что у тебя там. Иди.
Полицейский возвращал себе авторитет, потерянный в комендатуре. Не вынимая руки из кармана, Андрей пошел к проходу, что вел мимо комендатуры к полицейскому управлению. Он поднял голову и увидел, что Лидочка стоит у окна и смотрит вниз. Рядом с ней никого не было.
Андрей нащупал на портсигаре шарик. «Боже мой – какая она предусмотрительная, – подумал Андрей. – Я бы никогда не догадался настроить машинку».
– Сказал тебе – руку вынь! – рявкнул полицейский.
– Какую руку? – Андрей обернулся к нему и, глядя в его маленькие, настороженные глаза, нажал на шарик. Шарик поддался пальцу, и тут же окружающая действительность исчезла.
И Андрей начал проваливаться в знакомую уже, бесконечную пропасть.
На этот раз падение было куда более долгим и страшным – нечто могучее вертело Андрея, как щепку в потоке, причем вращение было не мерным и последовательным, а меняло направление так, что внутри все холодело и сворачивалось, как на высоких качелях… к горлу подкатывала дурь. А потом все пропало…
Андрей очнулся от удара – ибо, не удержавшись на ногах, он упал на каменную дорожку, что тянулась за комендатурой.
Было утро. Солнце поднялось невысоко, и в проходе за комендатурой была морозная тень, тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен солнцем.
Если все правильно, то сейчас конец 1916 года, сказал себе Андрей и обернулся – нет ли там полицейского…
Лев Иванович, преисполненный сочувствия к дочери доброго знакомого, бубнил за спиной о том, что суд может посмотреть на это дело иначе, а хороший адвокат камня на камне не оставит…