Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Булычев Кир

– Вы совсем не старик! – сказала Лидочка. – И когда выздоровеете, я еще буду от вас бегать.

– Я специально для этого постараюсь выздороветь, – сказал Александрийский, послушно отходя к скамейке.

По плотине быстро шел человек – занятые разговором Александрийский и Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко.

– Вот они где! А я уж отчаялся: решил – утонули! – Это был Матя Шавло.

– Легок на помине, – сказал Александрийский. – Что вам не спится?

– Вы перемывали мне косточки! – заявил Шавло. –

То-то я чувствую, что меня тянет в парк. И что? Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и наемником Муссолини? – Последний вопрос был обращен к Лиде.

– Любопытно, – усмехнулся Александрийский. – Он взваливает на себя сотни обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке одно, самое важное.

– Какое? – спросила Лидочка.

– Агент ГПУ, – сказал Александрийский.

– Ах, оставьте, – сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как вода, серебрясь под светом луны, срывается тонким слоем в странный колодец посреди пруда. – Мне уже надоело, что каждый второй подозревает меня в том, что у Ферми я выполнял задания ГПУ.

– Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, – сказал Александрийский. – Я отлично понимаю, что Ферми читал ваши работы. Как только он увидел бы, что вы агент ГПУ, вы бы вылетели из Италии в три часа. Кстати, Ферми не собирается покидать фашистский рай?

– Маэстро признался мне, что намерен улететь оттуда, как только он сможет оставить свой институт, – ведь он же не жена, бросающая мужа. Целый институт…

– Проблема национальная?

– При чем тут национальность?! – Матя красиво отмахнулся крупной рукой в желтой кожаной перчатке. – На институт обратили внимание итальянские военные. Говорят, что интересуется сам дуче.

– Это касается радиоактивных лучей?

– Нет – разложения атомного ядра.

– К счастью, это только теория.

– Для вас, Пал Андреевич, пока теория. Для маэстро – обязательный завтрашний день.

Лидочка увидела, как Александрийский чуть морщится при повторении претенциозного слова «маэстро».

– Это – разговор для фантастического романа, – сказал Александрийский, но не тем тоном, каким старший обрывает неинтересный ему разговор, а как бы приглашая собеседника продолжить спор.

Матя сразу попался на эту удочку.

– Хороший фантастический роман, – сказал он, – обязательно отражает завтрашнюю реальность. Я, например, верю в лучи смерти, о которых граф Толстой написал в своем романе об инженере Гарине, не читали?

– Не имел удовольствия.

Лидочка только что прочитала этот роман, и он ей очень понравился – даже больше, чем романы Уэллса, и ей хотелось об этом сказать, но она не посмела вмешаться в беседу физиков.

– Толстой наивен, но умеет слушать умных людей, – продолжал Матя, нависая над скамейкой, на которой сидел, вытянув ноги, Александрийский. Он беседовал с Александрийским, не замечая, что поучает его, хотя этого делать не следовало.

Александрийский, как уже поняла Лидочка, свято блюл светившуюся внутри его табель о рангах, в которой ему отводилось весьма высокое место.

– Передача энергии без проводов, о чем мы не раз беседовали с маэстро…

Тут Александрийский не выдержал:

– Вы что, у скрипача стажировались, Матвей Ипполитович? Что за кафешантанная манера?

– Простите, Пал Андреевич, – мгновенно ощетинился Матя, – я употребляю те слова и обозначения, которые приняты в кругу итальянских физиков, и не понимаю, что вас так раздражает?

– Продолжайте о ваших лучах, которые выжигают все вокруг и топят любой военный флот, осмелившийся приблизиться к вашей таинственной базе!

Лидочка поняла, что Александрийский, конечно же, читал роман графа Толстого.

– Пожалуй, пора по домам, – сказал Матя. – Уже поздно, и вы наверняка устали.

– Нет, с чего бы?

– И уж конечно, устала Лидочка. По нашей милости ей пришлось сегодня пережить неприятные минуты.

– Вы правы. – Александрийский тяжело оперся на трость, но весь вид его исключал возможность помощи со стороны молодых спутников. Так что они с Матей стояли и ждали, пока он поднимется.

Потом они медленно, сообразуясь со скоростью профессора, пошли по берегу среднего пруда, мимо купальни, какие бывали в барских домах еще в прошлом веке, чтобы посторонние взоры не могли увидеть купающихся господ, и вышли на широкую, стекающую к пруду поляну, наверху которой гордо и красиво раскинулся дом Трубецких – хоть и было совсем темно, лишь два фонаря светили возле него, да горел свет в некоторых окнах, дом был олицетворением благополучного уюта, респектабельности – как будто и он приплыл сюда по реке времени, либо они – Лидочка и оба физика – провалились в прошлое, когда дом еще принадлежал своим благородным хозяевам и туда не допускались незнатные физики, художники и прочая разночинная мелочь. Впрочем, что она знает об этих спорщиках – может быть, они потомки графов и князей, только таятся, чтобы их не вычистили из университета!

Совершенно забыв о присутствии Лиды, физики постепенно углубились в специальный разговор, в котором фигурировали неизвестные Лидочке, да и подавляющему большинству людей того времени, слова «позитрон», «нейтрон», «спин», «бета-распад» и «перспективы открытия бета-радиоактивности». Матя увлекся, взяв палку, разгреб подошвой листья с дорожки и стал рисовать палкой какие-то зигзаги, почти невидимые и совсем непонятные. Наконец, совсем уж замерзнув, Лидочка сказала, что оставляет их и пойдет домой одна, и только тогда физики спохватились и пошли к дому. И вовремя, потому что, как раз когда они снимали пальто под сердитым взглядом чучела медведя, раздался гонг, означавший окончание дня. И сверху по лестнице деловито сбежал президент Филиппов, чтобы лично запереть входную дверь.