Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8
Шрифт:
Кто-то по примеру президента похлопал в ладоши, а потом президент завершил свое выступление:
– Завершение танцев с ударом гонга в двадцать два часа ноль минут. Попрошу заявление доктора Шавло считать неудачной шуткой.
Матя развел руками – он сдавался.
Лидочка обвела взглядом людей, сидевших за столами, оживленных и радостно зашумевших, будто они в жизни еще не занимались таким любопытным и радостным делом, как танцы под патефон. Им нет дела до бед Альбины или Полины.
Ванюша Окрошко глядел на Лидочку исподлобья – видимо,
Как Лидочка ни отводила глаза, все же попалась – встретилась с глазами Алмазова, поймал он ее – подмигнул, как подмигивает рыбак попавшейся золотой рыбке. Альбина смотрела в скатерть и водила по ней вилкой.
Наверное, Лидочка должна была беспокоиться о кастрюле, желать заглянуть в нее – а вдруг там золото или адская машина? Но думать о кастрюле не хотелось – что бы там ни было, все это от Лидочки бесконечно далеко. И не очень интересно. Мало ли что хочется хранить официантке в эмалированной кастрюле.
Быстро проглотив макароны и запив их чаем с лимоном, Лидочка вскочила из-за стола, сказав Марте, что вернется к танцам.
Александрийского она отыскала быстро. Он сидел с Пастернаком в комнате у докторши Ларисы Михайловны. Там горела настольная лампа под зеленым абажуром. Пастернак держал в руке лист бумаги, он читал, лишь иногда заглядывая в него. Лидочка не посмела зайти, но остановилась перед дверью так, что ее можно было увидеть.
Александрийский, сидевший лицом к двери, почувствовал ее присутствие, узнал Лидочку и поднял худую жилистую руку.
– Ворота с полукруглой аркой, – читал Пастернак, не спеша, нараспев, для себя, не заботясь о том, слушают его или нет, – впрочем, это была лишь видимость – конечно же, он слушал, как ему внимают
…холмы, луга, леса, овсы. В ограде – мрак и холод парка И дом невиданной красы. Там липы в несколько обхватов Справляют в сумраке аллей, Вершины друг за друга спрятав, Свой двухсотлетний юбилей. Они смыкают сверху своды, Внизу – лужайка и цветник, Который правильные ходы Пересекают напрямик…Лида понимала, что Пастернак говорит об Узком, об этих аллеях, увиденных точно и преображенных его талантом.
Под липами, как в подземелье, Ни светлой точки на песке, И лишь отверстием туннеля Светлеет выход вдалеке…Пастернак оборвал чтение за мгновение до того, как послышался снисходительный голос, добродушный
– Развлекаемся?
Пастернак был неподвижен – словно превратился в камень. Александрийский поморщился.
– С какой стати, сударь, – сказал он, – вы мешаете людям? Вас не приглашали.
– А я и не мешал, – улыбнулся Алмазов. – Мы с Альбиночкой шли мимо, и нам так понравились стихи, вы не представляете. Вы поэт, да?
Или он ничего не знал, или издевался над ними. Так как никто Алмазову не ответил, тот продолжал, будто оправдываясь:
– Я только вчера приехал, а вы, товарищ поэт, наверное, раньше меня. Так что не познакомились. Ага, смотрю – и Лида с вами. Ну, полный набор молодых дарований. Тогда, товарищ поэт, вы продолжайте, знакомьте нас, практических работников, с изящными искусствами. Я тут заметил, что скоро зима, а вы будто о лете пишете…
Пастернак молча сложил вдвое лист, положил на колено, провел по сгибу ногтем.
– Я приглашаю вас к себе в номер, – сказал Александрийский. – Там тихо, туда не входят без приглашения.
– Правильно, – Алмазов буквально нарывался на скандал, – у вас нам будет лучше. Спокойнее.
Александрийский тяжело поднялся, опираясь на палку. Пастернак поддержал его, помог подняться.
– Вы не устали? – спросил он физика.
– Хорошая поэзия бодрит, – сказал Алмазов.
Комната Александрийского была на первом этаже, но надо было пройти длинным коридором в южный флигель. Лидочка шла сразу за Александрийским и Пастернаком, а сзади не спеша шествовал Алмазов. Словно ждал, когда можно будет продолжить сражение. Альбина отстала. Лидочка подумала, а вдруг Алмазов на самом деле – неуверенный в себе человек, он старается быть главным, страшным и в то же время обаятельным, но не умеет и от робости становится только страшным. Впрочем, Лидочка была не права и понимала это.
Они прошли длинным коридором по красной ковровой дорожке, у высоких окон стояли вазы с астрами и хризантемами. В доме еще числился садовник, оставшийся от Трубецких.
У Алмазова была возможность спасти лицо – подняться по лестнице на второй этаж флигеля. Но он свернул в узкий коридорчик, ведущий к комнатам того крыла. Александрийский открыл дверь и пропустил Пастернака внутрь. Альбина прошептала Алмазову: «Ян, пойдем на танцы?» Все услышали. Алмазов не ответил.
– Заходите, Лидочка, – сказал Александрийский.
Пастернак сделал шаг в сторону, пропуская Лидочку. Затем вошел сам. Тут же за ним последовал Алмазов. У Лидочки сжалось сердце… Сейчас!
– Я вас не приглашал. – Александрийский загородил дверь.
– Я имею право, – сказал чекист. – Такое же, как и все.
– Вы не у себя в учреждении, – сказал Александрийский. – Научитесь элементарной истине – есть места, куда вам вход запрещен.
– Ну зачем нам с вами ссориться. – Алмазов из последних сил старался сохранить мир. – Я же ничего не требую, я просто как любитель поэзии пришел послушать стихи. Послушаю и уйду.