Кирилл и Мефодий
Шрифт:
Не утаил Философ и своего славянского происхождения. Борис слушал в глубокой задумчивости и с большим вниманием. Когда Климент преподнес ему две книги, написанные азбукой, созданной Константином, он долго листал их, рассматривал, и гости почувствовали, что он испытывает подлинную радость. И не ошиблись. Борис не мог заснуть до глубокой ночи. Именно эти мудрые люди будут нужны ему — совсем, совсем скоро... Интересно, как они отнесутся к его приглашению остаться подольше? Нет, еще не время. Надвигалась война. Войска уже вышли в поход к границе с Ростиславом, с хорватами и сербами. Ему самому следовало поскорее отправиться туда. Его пугало дробление войск. Рискованная это затея — воевать одновременно с тремя государствами. На Сербию пойдет сын Росате с двенадцатью великими боилами, на Ростислава Ирдиш и Онегавон, сам князь — на Хорватию и Карломана. Только б византийские войска не одолели к тому времени арабов, иначе они обрушатся на Болгарию, и будет очень тяжко.
Чем
После завтрака князь предложил гостям пройтись к монастырю. По дороге гости разговорились о пользе от новой письменности и новых книг. Борис слушал и размышлял. При переходе в христианскую веру наличие своей азбуки и своих книг поможет преодолеть многие препятствия. И если удастся создать самостоятельную церковь, тогда нечего будет бояться, что народ попадет в зависимость от Рима или Византии. Неважно, что знаки сильно похожи на греческие, важно, что язык — славяно-болгарский, язык его народа.
— А не может ли кто-нибудь из вас задержаться здесь? — как-то неуверенно спросил хан.
— Мы — нет. Но здесь сейчас мой друг Иоанн. Он хорошо владеет пером и кистью. Если пресветлый князь желает, то может оставить его.
— Он говорят на нашем языке?
— Слабо... Но умеет хорошо переписывать книги. Азбуку знает… и вполне способен обучить ей здешних молодых людей.
— А вдруг кесарь узнает, что его сын у меня? — нарочно спросил Борис, желая понять, как отреагирует на это Философ.
— Они не любят друг друга. Иоанн решил поехать е нами, но уже в Солуни его разыскивали. Для него будет лучше, если он останется здесь.
Климент почти не вслушивался в разговор князя с Константином. Он погрузился в воспоминания, и его взгляд искал следы детства. Та скала, с высоты которой смотрел он когда-то на монастырский двор, казалась ему теперь низкой и невзрачной. А мальчиком он думал, что она достигает облаков и что она самая высокая в мире. И река казалась не такой глубокой и полноводной, как раньше. Климент сознавал, что за прошедшие годы он повзрослел и вырос, а здесь все осталось, как в детстве.
И все-таки он жалел, что не может вместо Иоанна работать тут — в краю, где надо, чтобы пустила корни созданная Константином азбука, чтобы были распространены среди людей книги, переведенные им на славяно-болгарский язык, на язык тех, кто живет в Болгарии.
Приход гостей в монастырь стал настоящим торжеством. В их честь отслужили заутреню. Бориса посадили на трон владыки, несмотря на то, что он был язычником, и Константин произнес слово о святом Клименте Римском.
Целых десять дней продолжались беседы. На одиннадцатый гости простились и отправились в Солунь. Иоанн долго шел рядом с Константином, слушая его поручения. Дело учителя переходило здесь в его руки, и он должен был оправдать надежды. Борис, украдкой наблюдая за Иоанном, заметил слезы в его больших, как у серны, глазах и без дальнейших расспросов понял причины его бегства.
И по дороге в дунайские земли хан все никак не мог забыть эти умные и печальные глаза.
7
Не гнев папы Николая удивил Фотия, но быстрота, с которой в Риме делалось дело. Он досадовал, что позволил папе опередить себя. Папские послания уже спешно везли по суше и по воде к самым отдаленным церквам и народам, и таким образом распространялась клевета о незаконном восшествии константинопольского патриарха. Получалось, что именно он, Фотий, должен теперь давать этим церквам объяснения, чтобы не лишиться их поддержки. Целыми ночами светились окна патриаршего дворца: синкелл и его помощники толковали и опровергали послание Николая, искали слабые места, чтобы легче доказать правоту Восточной церкви. Фотий понимал: решения римского Синода останутся на бумаге. Никто в Царьграде не намерен считаться с ними, а тем более их выполнять. Ни он сам не покинет добровольно престола, ни его епископы и архиепископы не откажутся от своих мест, потому что так, видите ли, повелел папа. Многие нынешние иерархи были рукоположены Фотием, а потому угрозы Николая относились и к ним. Тряхнув кудлатой головой, Григорий Сиракузский так отозвался о послании Николая:
— Он не христианский пастырь, а слуга дьявола. Того гляди отправит послание
Не все, однако, были согласны с сиракузцем. Фотий чувствовал, что старые епископы и архиепископы смотрят на него уже как на низвергнутого и преданного анафеме. Чтобы спасти свой авторитет высшего духовного лица, он велел служить сорокадневную службу в церкви Святых апостолов. Непрестанные молитвы и песнопения должны были вернуть Восточной церкви святое покровительство и благоволение апостолов. Сам патриарх заперся в церкви святой Софии и четыре дня молился, питаясь лишь хлебом и водой.
Чудеса не замедлили явиться народу. В старом пересохшем водопроводе вновь потекла вода; икона Климента Римского в церкви Святых апостолов дрогнула во время службы, и кое-кто утверждал, что святой поднял руку, благословляя собравшихся. Чудеса истолковали в пользу Фотия и Восточной церкви. Вновь пошли разговоры о Константине и Мефодии: сам Климент Римский указал им дорогу в Моравию во имя спасения душ новокрещеных славян от служителей папы.
Фотий закончил бдение усталым, но непреклонным. Борьба начата, пути к отступлению отрезаны. Прежние его мысли о бесцельности земной суеты улетучились одновременно с недолгими колебаниями; он даже попытался забыть свой девиз, который любил повторять знакомым, чтоб показать приверженность античным мыслителям и портам. Ныне выражение «царствие мое не от мира сего» патриарх упоминал изредка и лишь в смысле служения отцу небесному. И все же невозможно было полностью оторваться от земных забот. Прошлое цеплялось за него, напоминая о себе. Та, чье имя он не смел даже произносить, по-прежнему ждала его, присылала записки, просила о встрече. Она не могла, видно, понять, что все отошло в прошлое и что его духовное звание уже разлучило их. Как можно позволить себе вернуться к запретному, когда тысячи бдительных глаз следят за ним в надежде уличить в грехопадении и обесславить по всему христианскому миру. Да и множество забот, свалившихся на его голову, не оставляет времени подумать о ней. Фотий в последнее время убедился в одной истине: женщина никогда не сможет понять мужчину. То она бросает его, когда больше всего нужна, то надоедает, когда в ней нет необходимости. Ведь так важно понять, когда ты нужна мужчине и когда — нет. И что ж? Она его ждет! И пусть ждет — вряд ли он придет. Возможно, это случится позже, но сейчас — нет! Если она уж так сильно его любит, пусть пострижется в монахини, спасая свою любовь и соблюдая ее до лучшей поры. Быть может, придет время, и он разыщет ее за стенами обители... Но как ей все это передать?! Время настолько тревожное и опасное, что он не решался послать ей письмецо. Разговор же, пусть самый краткий, не обойдется без привлечения посторонних: без слуг, кучеров, посланцев. Он не раз уже обжигался на этом... И все же он не выдержал. Они встретились на окраине города, в покинутом доме какого-то купца, который вот уже несколько лет пустовал. Преданный слуга отыскал и снял дом для отдыха своего господина. Даже имя патриарха слуга заменил другим. Пока Фотий, петляя улочками, приближался к дому, где она ждала, в нем ожили прежние, светские настроения. Какое-то прекрасное и романтичное чувство захватило его существо одновременно с напряженным ожиданием встречи, и он уже готов был махнуть рукой на все сплетни и страхи, на анафемы и славословия ради чудного мгновения, прожитого по-молодому. Есть свои прелести и у земной суеты... Мысль о монастырской тишине, уготованном им для возлюбленной, постепенно померкла. А когда она выбежала ему навстречу, заплаканная и беспомощная, он и вовсе забыл о своем предложении и видел теперь только один выход: купить этот дом на ее имя. В этом мире клеветы он не хотел, чтобы в нем у мер мужчина. Мужчине надо оставаться мужчиной, чтобы патриарху по силам была борьба и с близкими, и с далекими врагами.
Фотий пришел домой под утро и, выспавшись, понял, что внутреннее равновесие вернулось к нему. Он чувствовал себя молодым, окрыленным и готовым к борьбе. Мысли вдруг стали дерзкими, и к нему вернулась уверенность в себе. Крошка Аиастаси была с ним. Она связывала его с истинной жизнью. Он преодолел колебания. Душевная борьба закончилась. Тайна вливала в его жилы свежую кровь. Фотий присел к столу и задумался, воображение повело его по пути миссии в Великую Моравию. Если братья сумеют покорить тамошние земли и присоединить их к Восточной церкви — его победа, но, если он проворонит болгар, небесный судия никогда не простит ему этого. Именно он, Фотий, патриарх-самозванец в глазах папы, должен любой ценой стать их крестителем, ввести их в лоно истинной веры. Вот это будет его самой большой заслугой перед вседержителем. И очень глупо поступит он, если кинется во что бы то ни стало защищать триязычие. Теперь эта догма больше нужна его противнику, чем ему. И как мог он сопротивляться этой мысли, и как это он, еще вчера противник вечной церковной догмы, вдруг стал большим догматиком, чем папа? Нет. Фотий не позволит увести себя от канонов к закостенелости. Бог создал народы, дал им различные языки, тогда почему бы не провозгласить: «Славьте бога на всех языках»...