Кирин
Шрифт:
Последнее удачное покушение состоялось именно здесь. Здесь же и изменился последний из Гелеев, став основателем другой, более сильной династии Таргелеев. Говорили, что именно здесь он утратил свою человечность и обрел нечто большее.
Хеля эти старые сказки не беспокоили. Он не боялся домыслов, не пугался страшилок, да и знал юноша, что история обретения силы императорским родом была совсем иной. Тогда умерла сестра императора. Умерла от рук своего венценосного брата. Умерла ради процветания рода. Умерла ради своих детей. Впрочем, дети не выжили: не смогли принять дар богов, умерев от захлестнувшей
В старой части замка мало кто появлялся без причины. Холод и сырость, не смогли изгнать и поныне. Огонь не грел, ветер не пробегал между этих стен. А чары… здесь все утрачивали дарованные силы. Почему кронпринц выбрал местом своего обиталища этот замок, гадали до сих пор.
Хель шел по скрипучему, местами рассыпавшемуся в прах паркету, обходил рухнувшие колонны. Время не пощадило это место. Пыль, забвение и пробирающий до самых костей мертвый холод. И дух, на встречу с которым шел юноша. Дух, который был его единственным другом. Но прежде его ждал первый император из рода Таргелеев Эйнак.
Одна из ступенек проломилась, когда Хель ступил на нее. Чудом юноша удержался от падения. Жажда жизни была слишком сильна в этом молодом теле, чтобы позволить своему хозяину сорваться и полететь вниз, сквозь прогнившие перекрытия, навстречу собственной гибели.
Эйнак обитал под самой крышей, на чердаке, в окружении старых картин, карт и телескопов. Не пощадив башню, время сделало исключение для этого безрадостного места — лаборатории покойного императора. Здесь все словно застыло, осталось в том далеком ненавистном прошлом. И теплая кровь на столе и полу никак не могла остыть.
— Ты опять пришел? — покойный император был не в духе. Хотя, как раз в духе он и был — тень, вот и все, что от него осталось. Бессмертная тень, привязанная к месту своей главной ошибки.
— Не мог же я забыть про деда, — в тон ему ответил Хель. Подошел к столу, поднес ладонь к крови. — Все еще теплая.
— Она всегда теплая, — недовольно откликнулся призрак. — Тебе ли не знать. А все так же проверяешь. Знаешь ведь, когда она остынет, я исчезну, а до тех пор я вынужден прозябать именно здесь. А дорогой внук все никак не решит мою маленькую проблему.
— Решения нет.
— Слабак! — гаркнул Эйнак. — Выход всегда есть. Ты не готов платить.
— Ты уже заплатил однажды.
— И заплатил бы еще раз, — в ярости воскликнул призрак. — Этой ценой куплены все ваши жизни. И как бы я не сожалел, я бы сделал это снова. Снова и снова, пока бы не получилось. Я и делал так. Все ради своей семьи.
— Да уж, твои братья и сестры, племянники, были очень рады умереть. Так рады, что их проклятия не дают тебе уйти.
— Я получил силу. Ты получил силу. Ту самую. Что привела тебя ко мне, ту самую, что не дала умереть. Знаешь, как ее хочет твой брат? Всю до крупицы. И он ищет. Ищет настойчиво и кропотливо. И найдет. И вся моя былая мощь перейдет ему, а не тебе. Он станет равен Эйвору.
— Пусть забирает. Мне твое проклятие без надобности.
— Ты сам его часть, этого проклятия.
Хель ощутил, как на его горле сходятся призрачные руки, как медленно перекрывают ему воздух и… отпускают.
— И что же ты остановился? Вы так похожи с отцом. Одни угрозы и демонстрация силы.
— Не сравнивай меня с этим слабаком! — гнев исказил лицо призрака. — Он отступился. Не смог забрать положенное себе, мне пришлось вмешаться и завершить ритуал самому. Но это не то, совсем не то… Ничего, Арье сможет. У него получится.
— Что у него получится?
Призрак усмехнулся и погрозил:
— Эн нет, ты не узнаешь. Ты слишком слаб, как и твой отец. Ты не справишься, и знать тебе не стоит. Ненадежный, трусливый, бесполезный…
Хель только поморщился: призрак не был оригинален, награждая его подобными эпитетами каждую встречу. Но юноша терпел. Терпел ради другого, более важного, что открывалось ему здесь. Эйнака видел любой представитель их семьи — проклятые потомки проклятого императора. А вот Ее видел только он, слышал мысли, чувствовал желания. Его грань их общего наследия. Его и императора, что вмещал в себе все.
Призрак императора продолжал о чем-то вещать, но юноша его уже не слышал. Он сосредоточился на другом, более тонком звуке: где-то невдалеке звенели колокольчики. Она любила колокольчики, носила веточку в волосах. Они же остались с ней и после смерти.
Принц поднялся под самую крышу, аккуратно перешел по балке к небольшому окну и вылез на крышу. В лучах заходящего солнца полупрозрачный силуэт Литы был почти неразличим, и только колокольчики безошибочно указывали путь к ней.
— Ты опять пришел. — Ее голос сам был как переливы колокольчиков. Звонкий, радостный, открытый. Она даже журила его с улыбкой.
— Хотел увидеть вас снова.
— Я знаю, — улыбнулась мертвая девушка. Она подкупала, заставляя и самому расплыться в улыбке или плакать вместе с ней. И от одной мысли, что ее собственный брат оборвал эту нить, становилось мерзко.
— Как вы, госпожа?
— Ты все так же зовешь меня госпожой? — Она обернулась к нему, протянула призрачную руку, пытаясь коснуться щеки. Хель почувствовал ее холодное прикосновение, но ему было тепло. Закаменевшая маска, в которую превращалось его лицо при встрече с Эйнаком, вновь обретала человеческие черты. — И все такой же напряженный.
— Как и все, кто остался в другом мире.
Девушка рассмеялась.
— Ты как всегда тактичен. Но можешь сказать правду. Я знаю, что мертва, и давно смирилась с этим обстоятельством. Тем более слушая изо дня в день Эйнака, поневоле начнешь считать собственную гибель подвигом.
— Он так считает?
— Нет. Но ему так удобнее думать. Что бы ни говорил мой брат, ему тяжело было решиться. — Лита замолчала. — Я помню его лицо в тот день, помню сжатые губы, помню голос. Он боролся сам с собой, в нем боролся человек и император. Но к правлению его готовили всегда, и император в нем победил. Но он правда не хотел. Он был другим. Поверь мне, Эйнак был другим. И я… я бы простила его, если бы он не зашел так далеко. Если бы он не забрал будущее у всей семьи, если бы взял силу только для себя. — Девушка рассмеялась. Глухо. И даже колокольчики не могли скрыть ее печали. — Брат сказал бы, что я смешна.