Киров
Шрифт:
Струсили и черносотенцы. Они вздумали было провести манифестацию и скликали всех подонков. Большевики потребовали отмены манифестации, предупреждая погромщиков, что на этот раз они не уцелеют.
Черносотенную манифестацию отменили.
Влияние большевиков, вышедших из подполья, усиливалось. Ленинская идея вооруженного восстания нашла отклик и среди тех тружеников, которые раньше далеки были от политики и которым открыла глаза лживость царского манифеста, давшего свободу лишь черной сотне. Томичи жертвовали деньги на покупку оружия, приносили в дар золотые часы,
— Я прекрасно помню собрания, когда мы в количестве пяти-семи человек обсуждали вопрос о необходимости немедленного свержения царского самодержавия. И вот во время обсуждения этого сугубо важного вопроса у нас моментально обнаруживался какой-то разнобой, и, вместо того чтобы пойти на фабрику, завод, прийти к рабочим и рассказать им о нашей программе действий, мы сейчас же набрасывались друг на друга, не находя общего языка в основных вопросах революционной борьбы… Опыт 1905 года прекрасным образом проэкзаменовал нас, доказал всю вредность нашего незаконного сожительства… Мы поняли, что нужно провести резкую грань между нами и правым крылом нашей партии…
Схватки между большевиками и меньшевиками в Томском комитете РСДРП не затихали. А общая обстановка в стране ухудшалась. Восстания и забастовки в крупных центрах были сломлены. На расправу с революционерами правительство бросило военщину.
В Сибири было объявлено военное положение. Вдоль железной дороги неистовствовали две карательные экспедиции. Их двинули туда по приказу царя и его дяди-тезки, которого он звал Николашей. В одном из личных писем царь похвалялся:
«Николаше пришла отличная мысль, которую он предложил, — из России послан Меллер-Закомельский с войсками, жандармами и пулеметами в Сибирь до Иркутска, а из Харбина Ренненкампф, ему навстречу. Обоим поручено восстановить порядок на станциях и в городах, хватать всех бунтовщиков и наказывать их, не стесняясь строгостью».
Каратели всюду хватали беззащитных людей, зачастую без всякого повода избивали их, калечили. Десятки рабочих, профессиональных революционеров были расстреляны без суда и следствия. Расстреливали в депо, на станционных перронах, у водокачек. В городах шли повальные аресты.
Некоторое время Сергею Мироновичу удавалось скрываться. Он заведовал типографией и должен был поехать в Петербург и Москву за печатными машинами. Но 30 января 1906 года его арестовали: он попал в засаду на квартире у комитетского казначея. Сергей Костриков был очень нужен партийной организации, и товарищи в апреле добились освобождения его до суда, под крупный залог. Деньги внесли через частное лицо.
Сергей Миронович принялся устраивать побег семерым партийцам, остававшимся в тюрьме. Им передали пару сапог, в подошвы которых заделали дюжину ножовочных пилок.
Арестованные подпилили оконную решетку. Дождливой ночью они проникли в тюремный двор. Приставили к каменной стене плаху, загодя спрятанную близ покойницкой, и одолели
Пятеро ускользнули от преследователей. Среди них, к слову, был подпольщик Иван Федорович Серебренников. Он благополучно пришел на явочную квартиру, к зубному врачу Надежде Германовне Блюмберг. И тут случилось неожиданное — Иван Федорович влюбился в Надежду Германовну. Вскоре они, поженившись, переселились во Владикавказ, где Иван Серебренников служил секретарем городской управы. Ровно через три года, когда Сергею Мироновичу пришлось бежать из Сибири, его гостеприимно приняла во Владикавказе чета Серебренниковых.
Томские партийные типографии, созданные в разгар революции, полиция раскрыла. Сергей Миронович посоветовал соорудить крупную типографию — подпольную в буквальном смысле слова, подземную. Партийный комитет купил дом на окраинной Аполлинариевской улице. Новым домовладельцем числился городской врач Грацианов, сочувствовавший революционному движению, а впоследствии скатившийся в белогвардейский лагерь и ставший членом правительства у Колчака. Оформив купчую, Грацианов сдал дом в аренду иркутской мещанке Газиной.
Под фамилией Газиной скрывалась профессиональная революционерка Августа Александровна Кузнецова, землячка Кирова, уроженка Глазова Вятской губернии. Ее знал Владимир Ильич Ленин, ценила Надежда Константиновна Крупская, вместе с которой Августа Кузнецова в эмиграции несколько лет занималась шифрованием партийной переписки. Возвратившись на родину, Кузнецова была арестована в Киеве, сослана в Якутию, бежала, скиталась и в 1904 году надолго осела в Томске. Кузнецова много сил отдавала материнским заботам о благополучии и безопасности партийцев.
Шифры, явки, секретные письма, фальшивые паспорта, побеги, тайная перевозка литературы, нелегальные типографии — все это сосредоточилось в руках Августы Александровны. И действовала она в полушаге от полицейских, жандармов, сыщиков. Но ни полицейским, ни жандармам, ни сыщикам не удалось ни арестовать ее, ни хотя бы проведать, что именно Кузнецову разыскивали по всей России еще как Александру Николаевну Газину да еще как некую Ольгу Константиновну, бесфамильную подпольщицу, неуловимую подобно призраку. Ольга Константиновна — это было основное партийное прозвище Кузнецовой.
Школу конспирации прошли у нее сотни партийцев, в том числе Киров и Валериан Владимирович Куйбышев. После первой русской революции неизбывное горе Августе Александровне принесли углубившиеся до враждебности разногласия между большевиками и меньшевиками, одинаково дорогими ей людьми, которые очутились по обе стороны баррикад. Кузнецова рассталась с политической деятельностью.
Киров всегда тепло отзывался об Августе Александровне. Летом 1925 года он вместе с нею, Куйбышевым и еще несколькими сибиряками сфотографировался в память о прошлом. Беспартийная, Кузнецова на склоне лет жила и скончалась в доме для престарелых большевиков.