Киров
Шрифт:
Доказательства плохого преподавания географии были налицо. Киров имел на руках запись ответов третьеклассников и четвероклассников, с детской настойчивостью утверждавших, что на земном шаре есть триста шестьдесят полюсов и триста шестьдесят экваторов, а Волга и Днепр протекают через пустыню.
Киров говорил и о воспитании школьников:
— Двенадцатилетние ребята разбираются в своих. поступках и могут за них отвечать. Нужно только к ним умело подойти. Нужно регулировать поведение учащихся и вне школы, потому что если ребенок вне школы проводит время на трамвайной кишке, то и в школе дисциплину установить трудно. Тут многое зависит и от родителей. Если мамаша занимается еще кое-как детьми, то
Между прочим, трамвайная кишка — резиновый шланг, идущий от пневматического тормозного устройства, — приводила к несчастным случаям. Мальчишки, катаясь на коньках, цеплялись за нее и попадали под трамвай. По просьбе Кирова конструкцию тормозов изменили, и кишка исчезла.
Часто бывать среди детей Сергей Миронович не мог, но, встречаясь с ними, радовался не меньше, чем они. Много часов провел он на школьном празднике в Центральном парке культуры и отдыха. Шутил, смеялся, ходил в обнимку то с одним мальчуганом, то с другим. Фотографировался со школьниками, катался на лодке. По предложению Кирова в Ленинграде устроили олимпиаду юных дарований, в которой участвовало тридцать шесть тысяч детей. На итоговом концерте Сергей Миронович восторгался и победителями конкурса и всей детворой в переполненном зале Таврического дворца.
Впоследствии Позерн вспоминал, что после концерта Сергей Миронович говорил об олимпиаде как об искре, которая не должна угаснуть. И вскоре мысль Кирова претворилась в дело: при Ленинградской консерватории и Академии художеств открылись детские школы, был создан и Дом литературного воспитания школьников.
Самым близким товарищем-другом Сергея Мироновича был Серго Орджоникидзе. Дружба их длилась пятнадцать с лишним лет, до последнего дня жизни Кирова, и никогда не омрачалась какими-либо разногласиями, спорами. Серго говорил жене, Зинаиде Гавриловне, что, несмотря на свою вспыльчивость, ни разу не сказал громкого слова Кирычу. Дома у Сергея Мироновича письменный стол украшала фотография Серго с его автографом. Орджоникидзе в домашнем кабинете, рядом с письменным столом, над этажеркой с сочинениями Ленина, поместил большой портрет Кирова.
Когда Кирова перевели из Закавказья в Ленинград, а Орджоникидзе — в Москву, они, как и прежде, были тесно связаны по работе, довольно часто виделись, а по телефону им приходилось разговаривать чуть ли не ежедневно.
Приезжая в Москву, Киров жил у Серго. О предстоящем приезде предупреждал с вечера по телефону. По воспоминаниям Зинаиды Гавриловны, Серго наутро нетерпеливо ждал друга. Еще не одевшись, справлялся по телефону, послана ли машина. Иногда ездил и сам на вокзал. Если шел пленум или съезд, оба в перерывы обедали вместе. Когда же Сергей Миронович приезжал по другим делам, они виделись главным образом по вечерам. Поужинав, надолго устраивались в кабинете или столовой. Сидят, потом Серго приляжет, а Киров примостится в ногах. Часа в два или три ночи Зинаида Гавриловна, бывало, приоткроет дверь:
— Близнецы, вас и водой не разольешь. Пора спать.
— Ладно, сейчас, — отвечал Серго,
Киров добавлял:
— Не ворчи, не ворчи, Зина.
В начале двадцатых годов Киров и Серго обычно отдыхали вместе.
Потом Серго, болея, продолжал ездить на юг. Киров же проводил отпускное время, а иногда и предпраздничные, выходные дни на охоте.
Он удалялся в леса, в глухие прибрежья озер. Ночевал в крестьянских избах, в шалашах. Чтобы не оказывали знаков внимания, не говорил чужим, кто он: товарищи и знакомые охотники звали его дядей Васей или Василием Мироновичем. Стрелком был он средней или выше средней меткости. Стрелял с левой руки, так как левым глазом видел лучше, чем
Сидор Михайлович Юдин, шофер Кирова, вспоминал, как они впервые поехали вдвоем на охоту. Осеннее утро. Шли болотом, увязая по колена. Сергей Миронович с рюкзаком за плечами шел по следам собаки. Юдин едва поспевал за ним. Щелкнул курок. Удача.
Позднее очутились на опушке леса. Только что перестал моросить дождик. Хорошо бы костер развести.
— Сейчас запылает, — уверенно сказал Юдин, не думая, что это вовсе не просто. Жег спичку за спичкой, а отсыревший хворост пошипит-пошипит — и потухнет. Озябли руки, от дыма слезились глаза. Оглянулся — Киров добродушно посмеивается. Сергей Миронович в сосняке набрал мелких сухих сучочков, положил под хворост. Костер запылал с одной спички.
Нередко спутником Кирова на отдыхе был охотник Иван Павлович Рется. Он, впервые увидев Сергея Мироновича, принял его за шофера: тот одет был просто, держался скромно. Рется вспоминал, что Киров как охотник был терпелив и неутомим, но больше всего удивляло чувство товарищества — все делал наравне с остальными, готовил на костре еду: то пельмени, то густую-густую уху, то шашлык.
Киров никогда не перебивал охотников, хваставшихся своими былыми победами, выдуманными, конечно.
В последний раз Киров и Рется охотились 18 ноября 1934 года в окрестностях Дудергофа, близ Ленинграда.
25—28 ноября 1934 года в Москве проходил пленум ЦК ВКП(б). Пленум решил отменить карточки на хлеб и некоторые продовольственные продукты. Это было большое событие: избавляя советских людей от ряда неудобств, отмена карточек служила верным доказательством временности всех трудностей, возникающих на пути к социализму.
29 ноября Сергей Миронович вернулся домой.
30 ноября он объезжал новостройки. Осмотрел виадук на улице Стачек, строительство которого заканчивалось, а также дома Каменноостровского жилищного массива. Побывал на Выборгской стороне, на Лесном проспекте. Дома готовился к докладу:
1 декабря, в шесть часов вечера, Киров должен был выступить с докладом на собрании партийного актива. Занимался до глубокой ночи, делая перерывы, — обедал, ужинал, слушал музыку по радио, перед сном читал XV том «Всемирной истории» Шлоссера.
1 декабря до середины дня продолжал набрасывать конспект доклада. Конспект заполнил шестьдесят шесть броско исписанных страниц блокнота. Оставалось немного свободного времени. Киров читал газеты, потом бальмонтовский перевод любимой поэмы «Витязь в тигровой шкуре» Руставели в парижском издании. Последние строки, прочитанные Кировым, были:
Кто когда-то сложит где-то две-три строчки, песня спета. Все же — пламенем поэта он еще не проблеснул. Две-три песни, он слагатель, но когда такой даятель Мнит, что вправду он создатель, он упрямый только мул. И потом, кто знает пенье, кто поймет стихотворенье, Но не ведает пронзенья сердце жгущих, острых слов, Тот еще охотник малый, и в ловитвах не бывалый, Он с стрелою запоздалой к крупной дичи не готов. И еще. Забавных песен в пирный час напев чудесен. Круг сомкнется, весел, тесен. Эти песни тешат нас, Верно спетые при этом. Но лишь тот отмечен светом, Назовется тот поэтом, долгий кто пропел рассказ…