Кирза
Шрифт:
Смотрю на нее и вспоминаю вдруг свою первую ночь в части, когда нас вели этой же дорогой в баню. Так отчетливо, что встряхиваю головой.
Забыть. Забыть, как сон дурной.
— Рядовой Надеждин — вспышка с тылу!
Надя бросается на асфальт.
Колбаса отправляет его за кепкой. Ползком.
Все, кроме духов и шнурков, разбредаемся по обочинам. Снова закуриваем и яростно отмахиваемся от комаров. Дым почему-то комаров не пугает.
Надя, извиваясь всем телом, подползает к своей кепке. Колбаса
Стоящий невдалеке Кувшин кривится.
— Что, — подхожу к нему. — За друга обидно? Ну, заступись.
Кувшин молчит.
— Кстати, воин… — мне скучно, и хочется разговора. — Ты когда стихи про Москву выучишь?
— Я книжку взял уже в библиотеке. Только это не Лермонтов про Москву писал. Пушкин.
Озадаченно смотрю на него.
— Бля… А ведь точно — Пушкин. «Евгений Онегин», главу не помню. Пиздец, приехали. Еще год — и школьную программу забуду. Ты «Записки из Мертвого дома» читал когда-нибудь? Федора Михалыча?
— Нет, — нехотя отвечает Кувшин.
Вижу, что разговор ему в тягость. Кувшин наблюдает за ползающим туда-сюда другом. Странно, но они — крепкий, дерзкий, сжатый как пружина Кувшинкин и сломленный, опускающийся все ниже Надеждин — друзья. Остальные из их призыва от Нади отвернулись давно, и при случае чморят не хуже нас. Кувшинкин же, по непонятной мне причине, единственный, кто называет его по имени и как может, помогает.
Осенники играют кепкой в футбол. Надя ползает туда-сюда, временами пытаясь встать на карачки. Едва он приподнимается, получает пинок и падает. Похож на полураздавленную гусеницу.
Еще немного ползания, и от формы одни лохмотья останутся. Новой ему взять негде, подменку тоже никто не даст. Завтрашний утренний осмотр будет не самым счастливым в его жизни.
Почему Кувшин дружит с ним, что он нашел в нем — не понимаю.
— А зря не читал. Ты бы вот лучше в Москву не хиппарей гонять ездил, а в библиотеку…
Хочу рассказать Кувшину о плац-майоре из «Записок…», любителе запрещать и наказывать. Как тот лишал арестантов театра и как маялись они потом в бараках. Удивляюсь, что помню какие-то книги еще. Наверное, просто тема близкая…
Но вместо этого дергаю Кувшина за ремень и тыкаю кулаком ему в живот:
— Не рано ослабил, а, военный? Встал смирно, сука!
— Колбаса, шухер… Шакалы… — негромко говорит кто-то из шнурков.
Из казармы первой роты выходит пара офицеров.
Быстро строимся. Надя, взмокший, тяжело дышащий, получает, наконец, свою кепку.
— Ты больше не теряй имущество, воин, — усмехается Кица. — В друхоряд с башкой отобью.
Приходим в казарму. Надю сразу тащат в умывальник, выставив одного из бойцов у двери.
— Бля буду, повесится он скоро, — говорю Кице.
Кица пожимает массивными плечами.
Шаримся по казарме, в поисках занятия.
Стоп…
Внимание привлекают не то удары в гонг, не то по наковальне. Кто-то что-то «робит» в бытовке.
Заходим. Ну, конечно…
На табурете, с зубилом и молотком в руках, восседает Вася Свищ. На другом табурете перед ним лежит массивная дверная петля. Вася приставляет к ней зубило и со всей дури лупит молотком. Звон и грохот стоят страшные, до дрожи стекол. Табурет подпрыгивает, но Вася удерживает его ногой.
— Ты охуел что ли с тоски совсем, Вася? — интересуемся мы.
Вася, по обыкновению, улыбается.
— Пидковкы зробыть хочу, — поясняет он. — И дырдочкы вжэ хотовые есть, три штуки.
Табурет, служащий Васе верстаком, изуродован глубокими вмятинами. Вася упорно молотит и не сдается.
Мы с интересом наблюдаем.
— А обычные тебе не катят, да? — спрашиваю Васю в перерыве между процессом. — Ты уж сразу коньки себе прикрепи тогда — до дембеля не сносятся.
Вася степенно усмехается и продолжает свое занятие.
Не выдержав грохота, выходим с Кицей из бытовки. Пытаюсь закрыть поплотнее дверь, но что-то мешает. Смотрю под ноги — одна из половиц паркета приподнялась под сапогом и не дает до конца закрыться. Дверь массивная, обитая жестью по краю.
— Постой, не уходи, — говорю Кице и еще раз проверяю дверь. Наступаю на половицу и притягиваю дверь. Ее клинит в сантиметрах пяти от косяка.
— Зови кого-нибудь из духов, — подмигиваю Кице.
— Бойцы! — оживившись, кричит Кица в сторону спального помещения. — Бойцы, еб вашу мать! Бегом сюда!
Прибегают Новый, Трактор и Кувшин.
— Ты, — говорю Кувшину. — Съебал стих учить. После отбоя расскажешь.
Кувшин уходит, нарочито медленно.
— Резче, воин! — ору ему вслед.
— Теперь вы, — обращаюсь к Трактору и Новому. — Нужен доброволец.
Бойцы переглядываются.
— Че делать? — уныло спрашивает Трактор.
— Вот ты и будешь. Сейчас узнаешь. Новый, улетел порядок наводить!
Трактор остается один перед нами.
— Короче, слухай сюдой. Мы вот с товарищем ефрейтором поспорили, шо будет, если пальцы в дверь эту попадут. Вот он, — Кица тычет в меня пальцем, — думает, шо отрубит на хуй. А по-моему, тильки кости сломает.
— И нам надо установить, кто из нас прав, — подыгрываю Кице и киваю на косяк. — Клади пальцы.
Трактор растерянно смотрит на нас.
— Ребят, ну не надо, — губы его на глазах сереют. — Ну пожалуйста…
С Кицей такие номера не проходят.
— Какие мы тебе, на хуй, «ребята»! — толстый хохол ловко бьет Трактора в голень. — Суй руку, сука!
Трактор в отчаянии смотрит на меня. Наверное, после случая с сахаром вообразил своим другом.
— Че ты вылупился, как собака срущая? — спрашиваю бойца. — Делай, что говорят.