Кисельные берега
Шрифт:
– Разлюбезный ты наш батюшка! Ничего-то нам от тебя не надобно, окромя ласки да заботы, окромя снисхождения твово! Сам возвращайся к нам цел да невредим да благополучен, а уж что в сундуках привезёшь – тому и обрадуемся…
Купец, улыбаясь, погладил Марфушу по косе и пощекотал подбородок Аникеюшке.
– Уж вернусь, не сумлевайтесь! А раз вернусь – так не пустой, знамо дело. Так что признавайтесь – кому чего, щебетухи?
Сёстры переглянулись с заговорщическим видом:
– Коли настаиваешь, батюшка, так не сочти за труд: в тех землях, куда собираешься, слышала, можно достать венец самоцветный, что сверкает, подобно звёздам! Ах,
– А мне… А мне зеркальце серебряное! – перебила, не утерпев Аникея. – Люди сказывают, глядясь в такое, девица не старится, напротив – красотою прибавляется!
– Хм… - купец взглянул на топчущуюся поодаль Пепелюшку. – Да я… как бы… Впрочем, что ж… - он почесал маковку, а после поманил к себе приёмыша. – Ты что желаешь, душа моя? Не сердись, коли сёстры опередили тебя с венцом да с зеркальцем – на свете великое множество чудесных вещиц, способных порадовать юную деву!..
Юная дева замялась, заметно нервничая под тяжёлыми взорами соперниц. И подёргала бы себя за отворот чепца, как обычно, да чепцов в Вышеграде не носили. Поэтому ухватилась пальчиками за узорчатый серебряный колт, свисающий с тонкого вышитого венчика почти до плеча, и пролепетала:
– Ох, не беспокойтесь, батюшка, вы и так слишком добры ко мне… Не стоит, право… У меня всё есть – правда-правда!..
Купец улыбнулся ей ласково, притянул за плечи к себе и нежно чмокнул в розовый лоб.
– Твоя скромность, лапушка, и бескорыстие весьма похвальны. Я сам выберу тебе подарок – самый чудесный из тех, что встречу на пути!
Легкомысленная Пепелюшка просияла и радостно захлопала в ладоши, мгновенно позабыв, чем грозит ей благоволение главы дома. Кира криво усмехнулась: как бы шею «лапушке» ненароком на лестнице не свернуть, чудесного подарочка дожидаючись. Вон какими глазами смотрят на неё желающие помочь. Подтолкнуть…
«Надо будет за ней получше присматривать», - вздохнула невольная дуэнья.
А ещё подумала: что за странное дежавю она почувствовала во время сцены прощания Никанорыча с дочерьми… заказа подарков… Будто где-то уже было… Видела? Слышала? Может, читала?
Очередная сказка идёт-грядёт? Что-то она с собой несёт? Что-то Кире отсыплет? Новый ушат бед и забот или… спасенье от невзгод? Может быть… Вспомнить бы, что за сказка…
Поломав какое-то время голову, так не до чего не додумавшись, старуха, прихватив с собой глупую Пепелюшку, поскрипела в светлицу, где со вздохом вернулась за прерванное проводами хозяина занятие – терзание спицами шерстяной нити в попытках освоить навык вязания. Её деятельной натуре расслабленная жизнь в тереме давалась с трудом. Вот и пришлось заняться рукоделием, которое ранее она искренне и от души презирала. Сказал бы ей кто раньше…
Глава 47
– ----------------------------------------------------------
Утекали сквозь пальцы томительные дни. Бездеятельные, однообразные, пасмурно-дождливые… Всё, казалось, увязло в томительной хандре непогоды. Даже жизнерадостная Пепелюшка поскучнела, снулая стала какая-то… Задумалась, может, о чём?
Кире это предположение казалось более, чем нелепым: боже, о чём это растение может задуматься? И, главное - ЧЕМ?
Вот сама Кира – дело другое. Ей-то меланхолия вполне пристала. И вполне объяснима в её случае. Хоть и тяжко – ох, как тяжко! – её непрошенное присутствие…
В непривычной среде средневековой теремной жизни,
От вида серого неба, полинявших цветов и деловито квохчущих под окном мокрых кур легче не становилось. Становилось страшно. От монотонности и бессмысленности прозябания в гостеприимном доме Порфирия Никанорыча. А самое главное – от бетонной глыбы безнадёги, давящей на сутулые плечи старухи с каждый днём всё сильнее.
Каждый новый день отнимал у неё одну за другой крупицы надежды, которые она, словно бережливая нищенка, усердно копила в пригоршне. Скудное богатство её таяло, словно снег, и ничего с этим поделать несчастная была не в состоянии.
Спасенья не видать. Выхода нет. Она застряла в этой сказке. Надолго. Придёт ли к ней избавленье? Или она сама должна попытаться что-то предпринять? Может ли она здесь, в этом дурацком, перевёрнутом мире повлиять на собственную судьбу? Позволены ли сказочными законами попытки к спасению? Или здесь всё предопределено жёсткими рамками известных сюжетов, и все старания вырваться за них заранее обречены?
А если всё же попробовать? Куда, в какую сторону кидаться? С чего начать? Пуститься странствовать в поисках Бригитты по миру? Выдержит ли подобную эскападу её немощное тело?
Прижав ладони к лицу, Кира тихонько завыла. Но тут же опомнилась. Зло сжала кулаки - так, что костяшки пальцев побелели - и ударила ими о стену.
Боль от удара отдалась в лопатки и скрючила спину – ну и пусть! Как ещё побороть паническое, неудержимое стремление к бегству? Безрассудное желание – прямо сию минуту, не медля – выскочить на улицу и бежать до самого порта, не останавливаясь! Сесть на любой отходящий струг! И плыть! Потом идти – всё вперёд и вперёд!.. И снова бежать!.. Потом… Да неважно что потом! Лишь бы что-то делать – стремиться, надеяться! Искать спасения деятельно, а не ждать его, завывая у окошка от безысходности!..
– Ну хватит! – процедила Кира сквозь зубы. – Что с тобой, тряпка? – она ударила себя по дряблым щекам. – Совсем тебя не узнаю! Может, не только тело твоё увяло, но и решимость, которой ты всегда так гордилась, протухла совсем?
Хватит думать и сомневаться. Если не можешь не действовать – действуй, чёрт бы тебя побрал!
Старуха торопливо шагнула к сундуку, резко откинула крышку, с грохотом приложив её о зазвеневшие брёвна сруба, и принялась лихорадочно перетрясать тряпки. Выкинула на пол пару полушалков, тёплые постолы и шерстяной шугай.
Дрожащими от возбуждения пальцами зашнуровав обувь, кое-как намотав на голову платок и на ходу продевая руки в рукава, она хлопнула дверью горницы и неуклюже посеменила по лестнице вниз – колени при каждом шаге скрипели и клинили.
«Что же Пепелюшка? – осведомилась совесть. – Неужели ты бросишь её здесь, с сёстрами, соверешенно беззащитную?»
«А не пошла бы она! – Киру аж затрясло от негодования. – Мне что ж теперь – жизнь на эту идиотку положить? А как же я? Кто обо мне позаботится? Да и потом, где я её бросаю? В лесу, что ли, волкам на съеденье? В тепле, в добре, и нос у неё в табаке, и уши в шоколаде…»