Кисейная барышня
Шрифт:
– - Что это с мамой делается?-- спрашивала Милочка с детской наивностью.-- Вчера она идет по комнате и вдруг как пошатнется...
– - Ты говоришь глупости...-- спокойно заметила Зиночка.-- У мамы нервы.
Это последнее слово служило обяснением решительно всего, что делала Елизавета Петровна,-- дети уже привыкли к нему. По городу между тем уже шла громкая молва относительно Ромодиных. История с Дарьей, с необходимыми прикрасами и дополнениями, циркулировала из дома в дом, как предмет для разговоров. Особенно возмущены были дамы, которыя с благочестивою ревностью разбирали чужия дела. В самом деле, хороша семейка: милый папаша срывает цветы удовольствия и с гувернанткой и с горничной, а милая мамаша заводит амуры с женихом дочери... Бржозовский сам подавал повод к подобным разговорам, потому что вел жестокую игру в клубе, а вечера коротал у арфисток в "Аркадии", в обществе мистера Рея и Сенички Татаурова. Держал он себя набобом и сыпал чужими деньгами направо
M-lle Бюш поступила к Черняковым, которые уже давно переманивали ее к себе от Ромодиных. Она одна знала истинное положение дел, по по обыкновению молчала и делала вид, что ничего не слышит и не видит. Как мучилась она за свою пострадавшую репутацию, никто и не догадывался по ея неприступному внешнему виду. А между тем дело усложнялось и росло, как сорвавшийся с горы снежный ком. Никто не знал, что через каждые три дня m-lle Бюш получала самыя отчаянныя письма от Ромодина, которыя проживался в Москве без всякаго дела. Он каялся в своих прегрешениях, приходил в отчаяние и молил ее не оставлять семьи. Что было ему отвечать? M-lle Бюш сначала не отвечала, а потом собрала всю свою энергию и написала откровенное обяснение, почему должна была оставить родной для нея дом. Обяснив отношения Елизаветы Петровны к Бржозовскому, она не обвиняла ее, а все сваливала на голову самого Ромодина -- он сам во всем виноват, и прощения нет. Если он не любил жены, то должен был пощадить ея репутацию, наконец -- поберечь детей. Он, и он один, толкнул потерявшуюся женщину в обятия этого проходимца и теперь только пожинает плоды собственных подвигов. "Я уж не говорю о том положении, в какое вы поставили лично меня,-- писала m-lle Бюш: -- на меня смотрят, как на предшественницу Дарьи... Кстати, что вы думаете относительно последней: несчастная девушка скоро будет матерью, и вы должны понимать обязанности порядочнаго человека, поставившаго ее в такое безвыходное и скандальное положение".
Когда Ромодин получил это письмо, то первою его мыслью было застрелиться -- семья разбита, он разорен, а тут еще Дарья готовит сюрприз. Но, перечитывая письмо m-lle Бюш и соглашаясь с собственной виновностью, Ромодин чувствовал спрятавшуюся между строк святую любовь к собственной погибшей особе,-- ведь m-lle Бюш все еще любила его, и эти строки выводила женски-любящая душа. Это его спасло... Есть такие удивительные люди, которые приходят в нормальное состояние только под гнетом несчастья, если их вдобавок поддерживает слабая женская рука. Ромодин именно был такой человек, и в своем добровольном изгнании он со слезами целовал письмо m-lle Бюш. О, он теперь знал, что ему делать... Нет такого положения, из котораго невозможно было бы выйти. В нем проснулся тот хороший и добрый человек, который был столько лет похоронен под нараставшей корой животных чувств. Счастье не в деньгах, не в известном внешнем положении, а внутри себя, в тех неведомых глубинах, откуда бьет струей добро и зло. Прежде всего, нужно быть честным человеком, и это самое лучшее наследство, какое только молсеть достаться детям. Что-то теперь делает Зиночка?.. Отчего m-lle Бюш ничего не пишет о ней?..
Ответ на свое письмо m-lle Бюш получила через три недели -- почта так долго ходит в Москву!.. "Вы тысячу раз правы, моя святая женщина, мой ангел-хранитель, моя совесть,-- писал Ромодин.-- Ваше письмо спасло и воскресило меня. А ведь я еще оправдывал себя в собственных глазах, хитрил, обманывал: "что ж такое, если мужчина увлечется какой-нибудь смазливой рожицей, наконец над всеми нами тяготеет зоологическая правда, и природа вечно лезет в окно", и т. д. Мне сейчас стыдно и больно; я плачу, но каждая грешная душа должна покупать собственное спасение муками рождения... Боже мой, что с Зиночкой?.. А Лиза... как я ее сейчас люблю!.. Да, я виноват и даже не прошу прощения... Тело еще сильно, и нужно подумать, куда затратить остаток этой разбитой жизни. Л пишу вам, как с того света -- старый Ромодин умер... Сегодня я даже был в церкви и, знаете, за кого молился? За вас, мой ангел-хранитель... А Зиночка нейдет у меня из ума: бедная кисейная барышня! Испытали ли вы это чувство, когда душа невидимкой витает над своим гнездом и оплакивает даже неодушевленныя вещи, к которым привязаны наши воспоминания? То, чего раньше не замечал, теперь вдвойне дорого, а счастье, как здоровье, ценится только тогда, когда мы его потеряли... Еще слово о Зиночке: дочь моя, моя дорогая дочь,-- которой я не смею даже писать,-- чувствует ли она, что я невидимо стою над каждым ея шагом? Ведь она добрая, и это доброе в ней -- мое. Могу ли я, дрянной и чувственный человек, обвинять вас за переход
M-lle Бюш всю ночь проплакала над этим письмом: ведь у нея даже не было того гнезда, о котором писал Ромодин. Этот погибший человек не заметил, что режет ее ножем: нет у нея гнезда, какое бывает у самой ничтожной птицы,-- нет и нет. Она гувернантка-кукушка, для которой жизнь проходит боком, с чужими радостями и чужими слезами. Да, она любила Ромодина, созданнаго ея собственным воображением... А настоящий Ромодин, в приписке к письму, говорил: "не пишу ничего о Дарье, потому что уверен, что святая девушка пригреет ее и не оставит". Он угадал, и m-lle Бюш даже покраснела от скрытаго в этой фразе чувства: он уверен -- чего же больше? И потом, как хорошо сказано: "пригреет",-- да, она уже пригрела эту жертву помещичьяго темперамента.
Зиночка занималась с братьями в детской, когда приехала m-lle Бюш. Девушка не ожидала этого визита и бросилась гувернантке на шею.
– - Мне нужно с вами поговорить,-- ответила m-lle Бюш с особенной серьезностью.-- Пойдемте к вам в комнату.
– - Не в мою, а в вашу: я заняла ваше место.
M-lle Бюш не сняла даже меховой шапочки и все время держала свои маленькия холодныя ручки в муфте. Зиночка почувствовала готовившийся удар, но спокойно задала детям работу и пошла за гувернанткой.
– - Вы не пугайтесь, моя хорошая...-- начала m-lle Бюш, оглядывая свою комнату, в которой провела десять лет:-- Бржозовский бежал...
– - Только-то?
– - Нет, есть и еще неприятная новость: он воспользовался доверенностью вашей мамы и стащил все деньги, какия были... Кроме того, я слышала о каких-то векселях, которые выдавала мама. Одним словом, выходит самое некрасивое дело, но вы не падайте духом...
– - А что же папа?..
Этот вопрос смутил m-lle Бюш, и она пробормотала что-то такое несвязное, чего Зиночка не разобрала. Папа, конечно, приедет, но пока его задерживают дела; вообще, необходимо приготовиться ко всему. Но Зиночка уже не слушала ее, счастливая одною мыслью, что Бржозовский больше не будет приезжать к ним. Ее неприятно поразило только слишком большое участие m-lle Бюш,-- то участие, с каким являются на похороны.
VII.
В дневнике Зиночки, через месяц, было написано следующее: "Мы разорены окончательно... Вчера приезжал судебный пристав, долго о чем-те говорил с мамой, а потом опечатал все наши вещи. Мама очень разстроена. Что касается лично меня, то я...-- мне, право, тяжело выговорить это слово -- я почти рада этому. Да, я рада нашей бедности, которая окончательно поставит кисейную барышню на собственныя ноги: буду сама зарабатывать себе кусок хлеба. M-lle Бюш говорит, что продадут решительно все, начиная с дома, и даже рояль. Да, и рояль продадут,-- единственную вещь, которую мне жаль. Я каждый день теперь подхожу к нему и долго смотрю, точно этот рояль что-то живое, даже больше -- родное... Через несколько дней мой инструмент будет принадлежать другому, и я напрасно стараюсь представить себе этого "другого", который ходит по аукционам и за полцены скупает чужия вещи. Ужасный человек, о котором я не могу думать без ненависти... Чуть не забыла: еще жаль мне разстаться с "Рогнедой". Это самая умная лошадь у нас, отлично ходит под дамским седлом и понимает каждое мое слово,-- может-быть, это немножко и сильно сказано, но все любители животных думают в этом роде, потому что хочется в любимом животном найти такое понимание и хотя слабый ответ на собственное чувство. Бедныя девушки не играют ея роялях и не ездят на дорогих рысаках... Кисейная барышня, мужайся!.. Кстати, прислуга, заслышав о нашем разорении, начинает грубить всем, и меня удивляет черная неблагодарность этих младших братьев. Я делаю вид, что ничего не замечаю: нужно учиться выдерживать характер, как m-lle Бюш. Больше писать решительно некогда: с одними ребятами хлопот по горло".
Обстоятельства полной ликвидации последовали очень быстро.
Прежде всего проданы были прииски, а потом дом. Оставалась распродажа движимаго имущества -- мебель, платье, цветы, лошади, экипажи. На парадных дверях подезда уже целую неделю висело печатное обявление судебнаго пристава о дне продажи с торгов. Когда Зиночке посоветовали припрятать кое-какия золотыя безделушки, она отказалась наотрез: это дарил папа, и оно должно итти в счет его долга.
– - Да где же наконец папа?-- приставала каждый день Милочка ко всем.-- Ведь это невозможно: без него у нас все продадут.
– - Папа приедет, и мы купим тогда все новое...-- утешала ее Зиночка, глотая слезы.
Мальчики решительно ничего не понимали и даже были рады происходившей в доме суматохе. Это непонимание спасало их от преждевременнаго холода жизни. Наконец наступил и роковой день "сукциона", как говорила нянька Ермиловна. Елизавета Петровна с утра заперлась в своей комнате, теперь совершенно пустой, и не желала показываться. У подезда толкались какия-то темныя личности в полушубках и чуйках. Благообразный седой старичок-пристав приехал ровно в одиннадцать часов и поздоровался с Зиночкой, как старый хороший знакомый.