Китай-город

Колодный Лев Ефимович

– Мои первые воспоминания связаны с этим домом, - записал я со слов Леонида Леонова.
– У отца в комнате висели портреты писателей Шекспира, Шиллера и других, внушавшие мне своим видом большое уважение". В этом доме я жил, когда Иван Каляев бросил бомбу в великого князя Сергея. (Это случилось 4 февраля 1905 года.
– Л.К.) Окно нашего дома выходило на Кремль, кажется, мы жили на пятом этаже. Был синий зимний вечер. В стекло словно ударил ватный шар".

В "Завете сыну" Максим Леонов обращался к нему с таким призывом:

...Мой сын, а если суждено

Тебе в столице жить,

И даже, может быть, должно

Певцом народным быть,

То в песнях

пламенных твоих

Ты не криви душой...

Все почти сбылось, как мечтал отец. Сын жил в столице. Молодым, в 24 года, прославился романом "Барсуки". Стал "певцом народным" и в пламенной песне заклеймил малую родину, где жил и учился до поступления в гимназию в Петровско-Мясницком городском училище в Кривом переулке. Один завет отца исполнил не до конца. Покривил душой, когда сочинял "Падение Зарядья". В момент взрыва представляет себя именно там и погоду рисует другой: "Однажды - мне запомнилось узкое длинное окно и, хоть был февраль или апрель? ...какие-то путанные грозовые облака за ним, - раздался гулкий удар и взволнованно зазвенели стекла. Что-то произошло. Весь день в Зарядье было тревожно, а нам, как всегда ребятам, весело от предчувствия какой-то перемены. В воздухе запахло новизной". И почему-то причисляет себя к "оборванным зарядским ребятам".

Не ходил "оборванцем" внук бакалейщика и сын кассира, в пять лет не мог "предчувствовать" грядущую революцию 1905 года, которой поспособствовал отец, издав брошюры коммунистов Карла Либкнехта, Розы Люксембург и свой сборник стихотворений "Под красным знаменем", за что отсидел срок на Таганке. Покривил душой "певец народный", и когда якобы увидел " в туманном нашем небе контуры настоящей и будущей социалистической столицы"", "новые улицы, прорубленные сквозь каменную ветошь", радуясь по поводу предстоявшего уничтожения малой родины. Стал в ряд с теми, кто воспевал разрушение старой Москвы.

И лысого купола желтое пламя,

И мертвенный зов сорока-сороков

Ломаются, падая в прахе и в хламе,

И окна просветов глядят широко.

Перекликаясь с певцом вандализма, наш прозаик убеждал молодых, старые бы ему не поверили: "И если вам будут рассказывать про нарядность прежней жизни, про лихие русские тройки, про румяные пшеничные блины со снетками, про душевный благовест сорока звонких московских сороков - вспомните Зарядье! Это изнанка развенчанного мифа". И вдруг буквально следом за этим приговором, за описанием "нор", заселенных жалкими людьми, представил "развенчанный миф" таким вожделенным, что, должно быть, закружилась в 1935 году голодная голова пролетариев:

"Здесь, где мы стоим с вами, когда-то шумел знаменитый Грибной рынок, что съезжался сюда со всей России на первой неделе Великого поста. Сверкало всяческое изобилие, и русские фламандцы могли бы писать с натуры расписные лари со щепным товаром, с дугами, раскрашенными фуксином, с резными ковшами, корзинами узорчатого плетенья, с кадушками всех покроев, а в кадушках пахучие меды - и гриб, одинаковая утеха нищих и богачей. Гриб черный, и белый, и красный, - в соленьях, в маринадах и сухой".

Грибной рынок шумел в Зарядье напротив строя домов Москворецкой набережной вблизи церкви Николы Мокрого. Она возникла у речной пристани в честь святого, покровителя торговли и мореплавания. Пристань отличалась сыростью и частыми наводнениями, что и послужило причиной названия храма. Возможно, дело и в иконе, где Никола предстает с младенцем, спасенным из вод Днепра. Другой Никола - Москворецкий, появился на месте, где Москва встретила принесенную из Вятки икону Николы Великорецкого. Оба храма сломали без всякого сожаления и попыток сохранить, потому

что над древними фундаментами возвышались стены церквей, колоколен и трапезных начала ХIХ века. В адрес Никол Леонид Леонов высказался так: "И, может быть, отсюда расползалась во все концы Москвы чудацкая затейливая цвель гнилого и безрадостного времени. Ее охраняли десятки всяких московских Никол, а здесь Николы Мокрые, Мокринские, Москворецкие: даже на них сказалась близость воды".

Сохранилось и другое описание Зарядья - поэта Ивана Белоусова, переводчика "Кобзаря", автора стихов, положенных на музыку известными композиторами ХIХ века. Мастерская его отца находилась на углу Мокринского и Псковского переулков. В ее доме жил в детстве сын приказчика часового магазина Иван Москвин, будущий гений Художественного театра. Как видим, не одна пьянь обитала в "норах". Описание Ивана Алексеевича не столь пламенно, как Леонида Максимовича, но уникально, сохранило нам образ Москвы у стен Китай-города, напоминавший Иерусалим у Стены плача.

"В моей памяти Зарядье в начале 70-х годов прошлого столетия было заселено евреями. Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской Пасхе выпекалось огромное количество мацы.

Интересную картину представляло Зарядье в один из осенних еврейских праздников, когда по закону они должны были идти на реку и там читать положенные молитвы. С молитвенником в руках, в длиннополых, чуть ли не до самых пят, сюртуках, в бархатных картузах - вот такого же фасона, как носят теперь, из-под которых выбивались длинные закрученные пейсы, евреи толпами шли посредине мостовой - в этот день им запрещалось ходить около домов, потому что у стен копошилась нечистая сила. Набережная Москвы-реки у Проломных ворот в этот день была сплошь унизана черными молящимися фигурами..."

В царствование Александра III не стало массы иудеев в Зарядье. Синагогу в Большом Знаменском сломали большевики. Сохранилась хоральная синагога в близком от него Спасоглинищевском переулке, которая напоминает о московском гетто.

А на месте "падшего Зарядья" распростерлась одна "Россия". "На всем моем детстве теперь стоит гостиница, как утюг поставленная", - сказал мне Леонид Леонов. Прозрение наступило много лет спустя после песнопения в честь "социалистической столицы". Не ради гостиницы задумывал товарищ Сталин колоссальную ломку. Трудящиеся должны были весело шагать мимо гигантского Наркомтяжпрома - Народного комиссариата тяжелой промышленности, "штаба социалистической индустрии". То было гигантское министерство, руководимое другом и земляком Сталина, Серго Орджоникидзе. Архитекторы в эйфории рисовали сказочные башни, рядом с которыми храм Василия Блаженного выглядел игрушкой.

Жизнь взяла свое. Нарком застрелился. Наркомтяжпром расчленили на отраслевые наркоматы. Вместо "штаба" до войны задумали возвести "Второй дом Совнаркома", то есть правительства. И здесь пора нам познакомиться с Дмитрием Николаевичем Чечулиным, исполинской фигурой советской архитектуры. Станции метро первых линий - "Комсомольская" и "Киевская" - реализованные проекты молодого Чечулина. Сын пролетария, уроженец крохотного райцентра застроил Москву всем известными домами. Бывший дворец генерал-губернатора на Тверской над- строил и оснастил колоннадой. На Триумфальной площади гостиница "Пекин", концертный зал имени Чайковского и дом, где кинотеатр "Москва" - его. Высотка на Котельнической набережной - шедевр все того же автора. "Белый дом" на Пресне - лебединая песня Чечулина. А до резиденции правительства РСФСР появилась "Россия".