Китай, Россия и Всечеловек

Григорьева Татьяна Петровна

Перво-Божество есть Сверх-Сущее, абсолютное тождество Единого – по Бердяеву. Зло появляется после сотворения мира, когда из пра-бытия уже что-то возникло, потому что предмирно было совершено какое-то тяжкое преступление и все в этом преступлении свободно участвовали и за него ответственны. Преступление это – богоотступничество, и каждое существо в нем повинно, каждая былинка. Все монады, из которых состоит творение, сами избрали свою судьбу, обрекая себя на подчинение необходимости, на смерть и прозябание. В этот процесс втянута и личность, которая распадается на части, на миги. Индивидуальность теряется во всеобщем потоке иллюзорного бытия. Потеряв связь с истинно-сущим, человек оторвался от корней. Оторвавшись от корней, утратил ориентиры. История, таким образом, есть искупление. Ужас современной жизни есть расплата за предмирное преступление богоотступничества.

Но

если для «величайшего из мистиков» Якоба Беме зло было в Боге и зло было отпадением от Бога, в Боге был темный исток и Бог не был ответственен за зло, то Бердяев верит в абсолютную доброту Бога: «есть только Бог добра». Зло существует помимо Бога, в Бездне (ungrund), из Бездны рождается свет, Бог, «и истекает тьма, зло, как тень божественного света». Тем самым снимается ответственность с Творца: зло творения есть следствие отпадения от Бога. И в этом суть греха – в богоотступничестве, в утрате высшего единства или Свободы. Свершился грех богоотступничества, и отпала от Бога мировая душа, призванная хранить Соборное единство. Оборвалась та связь, которая делает человека человеком: лишившись внутреннего света, он лишился целостности. «Когда человек в Боге, то космос в человеке и солнце внутри, в своем центре. Когда человек отпадает от Бога, то космос отделяется от человека и становится для него внешней необходимостью. Космос перестает повиноваться человеку». Вне Бога человек не может быть свободным, вне свободы – не может быть Человечным, быть истинным человеком.

Бердяев поворачивает проблему лицом к человеку: в Боге есть «трагический недостаток», страстное томление и тоска по человеку. Не только человек нуждается в Боге и без него не есть, но и Бог нуждается в Человеке как в своем детище, своем подобии. У Бердяева было свое самоощущение Бога. (Как писал он в конце жизни: никогда «природа», «жизнь», «инстинкт», «коллективная стихия» не были для меня Богом. Истина была для меня Богом. Истина, возвышающаяся над всем. Но и Истина может вочеловечиться» («Самопознание»).) И то искупление за первородный грех, который совершен до времени и, возможно, принесен на землю из иных сфер, изживание вселенской кармы – ложится на плечи человека. В этом оправдание и предназначение человека, возможность конечного Спасения, если человек не убоится заглянуть в себя, не устрашится Бездны. Увидеть пустоту, никчемность зла, которое не победишь, борясь с ним или боясь его. Призраки могут править миром, но недолго. Пробудится в человеке изначальное чувство Свободы, инстинкт Творца, мироустроителя, и через творческое горнило пропустит он мутную руду жизни, очистит ее совершенно.

Остается освободить человека от внутреннего зла, чтобы он перестал быть частью, стал целым, истинным человеком. «Освобождение зверя с бушующим в нем хаосом не есть освобождение человека, так как подлинный человек есть часть божественной гармонии» (Философия свободы, с. 129). Мир полон зла, но в его первооснове заложена свобода духа, заложена в Бездне, в Ничто. Свобода первичнее бытия и потому не может быть детерминирована бытием. Свобода духа и есть величайшее благо и знак богоподобия человека. Бог присутствует лишь в свободе и действует через свободу (и это пока мало кому доступно, но в этом обещание будущего человека). Свобода иррациональна, уходит корнями в глубь Бездны, но свет Логоса способен преодолеть тьму. Вне свободы нет Спасения, человек не возрастет до себя, потому и посвящает философ свои книги осмыслению Свободы, которую отождествляет с жизнью в Духе. [331]

Ради высшей Свободы все и существует, в ней «оправдание человека» и человеческой истории со всеми невзгодами.

Для восхождения к этой Свободе человеку предстоит преодолеть пропасть между Землей и Небом, искупить добытийное зло. И пусть буддисты говорят не столько об искуплении первородного греха, сколько об остановке колеса сансары, вибрации дхарм, – через Просветление, устранение авидьи из потока сознания. Но и в христианской традиции грех изживается успокоением сердца, очищением души. И авидья относительна, есть лишь тень «божественного света», Праджни. Создается впечатление, что понимание природы зла и пути спасения не столь различны, как принято было думать, хотя выдающийся буддолог О. О. Розенберг предостерегал от подобных сопоставлений. Современные работы, европейские и японские, иногда вносят понятие греховности в толкование волнения; но такое понимание не соответствует метафизическому значению этих терминов. «Понятие прекращения бытия-страдания существенно отличается от идеи спасения в других системах тем, что возможность его обеспечена именно его безначальностью. Только

безначально волнующееся может достигнуть вечного покоя, ибо начавшееся волнение предполагало бы нарушенный покой… Спасение существ… есть самоспасение истинно-сущего. Будда, спасая существа, спасает себя; существа, спасая себя, спасают Будду; совершенство каждого есть совершенство всех, и спасение каждого есть частичное спасение истинно-сущего» [332] .

Но здесь речь идет о «грехе» в обычном смысле – как отступничестве первочеловека, нарушившего волю Бога, тогда как мистики вели речь о предмирном грехопадении космического масштаба. Первичный грех, как понимал его Бердяев: грех и вытекающая из него болезненность бытия дана до всякого рационализирования; переживается вне времени и пространства, вне законов логики. «Время, пространство, материя, законы логики – все это не состояния субъекта, а состояния самого бытия, но болезненные» (Философия свободы, с. 131). С точки зрения буддизма «грех», «зло» есть дукха. Обычно это слово переводят как «страдание». Страдание это имеет причину – открылось Будде, – порождается неправильным видением, или авидьей, что и приводит к «дисгармонии», разбалансированности, к миру вывернутому наизнанку, или – к болезни бытия. Только авидья не имеет причины, безначальна.

Все акты, по Бердяеву, не следуют один за другим во времени, а пребывают в абсолютной действительности. Конец мировой трагедии так же предвечно задан, как и ее начало, что соответствует буддийскому пониманию извечности сущего – не-сущего. Картина мира подобна волнующемуся океану, в котором, «как волны из глубины, постоянно откуда-то выкатываются отдельные элементы жизни. Эта волнующаяся поверхность представляет собою, однако, не хаос, а повинуется строгим законам причинности… Это учение о „совместнозависимом рождении элементов“ является самым центральным пунктом всего буддийского мировоззрения». Потому на буддийском Востоке не уповали на историю, на прогресс: все уже существует в неявленной форме, и движение по горизонтали ничего в сущности не меняет, одна видимость сменяется другой. Болезненное состояние мира все равно вернется, если не устранить коренную причину, не изменить сознание человека. Пробужденный способен искупить космическую вину перед землей, в страданиях которой он прежде не видел своей вины и своей ответственности.

В пределах вращающегося колеса сансары нет выхода, нет Спасения. Лишь остановив колесо, выйдя из замкнутой системы цепляющихся друг за друга феноменов, пережив Просветление, можно стать истинно свободным. Пробужденный и есть свободный человек, избавившийся от всех пут. Внутренний человек изначально свободен, несвобода навязана ему извне. Но возможна связь по вертикали, восхождение к духу, прорыв человека к высшему Бытию: каждый имеет свой центр, свою точку соприкосновения с Единым. По Бердяеву, «всякое существо, сбрасывая с себя пыль рационалистической рефлексии, касается бытия, непосредственно стоит перед его глубиной», где мышление неотделимо от чувственного ощущения, где приходит состояние или ощущение того, что «бытие в тебе и ты в бытии» (Философия свободы, с. 133, 134).

Недвойственность, неразличимость субъекта-объекта составляет суть буддизма и русской религиозной философии: «Само противоположение субъекта и объекта, самоубийственное рационализирование всего живого в познании есть… результат того же заболевания бытия» (там же, с. 130). Разделение ведет к искажению сущего, к космической муке: «Бытие в этом болезненном состоянии атомизируется, распадается на части, и все отчужденные части связываются насильственно, порабощаются необходимости, образуется тяжелая материя» (там же). На языке китайских учений это – опасное состояние вселенской энергии, преобладание «низшего инь», отпавшего от светлого ян, от энергии духа, что ведет к вырождению, к гибели, если не уравновесить инь-ян.

С точки зрения буддийских учений истинно-сущее пребывает в некоем бытовании, потому и порождает феноменальное бытие, но это волнение должно быть прекращено, мрак должен быть рассеян. Разными школами разделяется взгляд на безначальное волнение, омраченность истинно-сущего. Это волнение будет прекращено, когда человеческое существо переправится на «тот берег», нирванизирует. [333] Нирвана представляется «пустой», невозможно выделить какие-то ее качества: но она Совершенство, когда между одним и другим нет различия. Нирвана – «состояние сердца лучшее в мире», говорится в сутрах, полный покой и блаженство. Спасается само истинно-сущее, без его спасения все будет возвращаться «на круги своя», то есть мировое зло не изойдет, если не устранить его причину, не очистить источник, сознание. В Нирване нет потенции Зла, страдания – дукхи, ибо нет Авидьи.