Китайская классическая "Книга перемен"
Шрифт:
Мать Юлиана Константиновича, профессиональная преподавательница музыки, сумела, в свою очередь, развить в сыне унаследованное им от нее сильное музыкальное дарование, которое в соединении с общим художественным предрасположением, развившись путем и воспитания и самовоспитания, в настоящее время дает возможность свободно ориентироваться в труднейших текстах (в том числе и китайских), касающихся искусства и искусствоведения, во всех областях, не исключая и поэзии, дар к которой у него весь налицо наравне с прочими.
К востоковедению Юлиан Константинович пришел путем исключения начатых им других систем высшего образования. Точно таким же путем пришел он после некоторого испытания в других областях востоковедения и к китаистике. Но, во всех случаях, вступив в аудиторию факультета восточных языков
Обладая чрезвычайно разносторонними способностями, в том числе и способностью к критическому разбору и усвоению, что встречается в аудиториях весьма редко, он с первых же шагов студенчества обнаружил вдобавок к прирожденным талантам редкую усидчивость, выдержку, соединенную с любовью к медленному, вдумчивому чтению и к работе над читаемым, а во главе всего – научным энтузиазмом. Неудивительно, что и вся университетская программа (по индивидуальному плану у профессора В.М.Алексеева) была выполнена им едва ли не в утроенном размере (например, по количеству и разнообразию текстов), включая в то же число и фонетическую студию китайского языка, в которой им были достигнуты вообще исключительные, редкие среди прочих учившихся в ней результаты.
Неудивительно поэтому также, что, не бывав ни разу в Китае, он сумел общенаучным, организованным и главным образом умозрительным порядком овладеть китайским текстом в его основном, т.е. в не размеченном пунктуацией, виде, что также является в практике преподавания китайского языка редкостью.
Энтузиазм, быстрое схватывание самого главного, натиск к овладению трудным предметом дали ему также весьма редкую возможность еще на ученической скамье овладеть трудно дающимся по своей насыщенной и условной образности поэтическим языком, в результате чего появилась (к сожалению, в сильно урезанном редакцией и издательством виде) "Антология китайской лирики VII-IX вв. по Р.Х." (Пг., "Всемирная литература", 1923), которая доселе является непревзойденною на русском языке (да, пожалуй, и среди иноязычных антологий) как по редкой точности перевода (отмеченной в компетентной рецензии проф. Н.И.Конрада), так и по чрезвычайно удачной художественной его форме, вызывающих у многих курьезное в конце концов обвинение в "излишней русификации", которое может и должно служить, наоборот, к наилучшей аттестации художественного перевода, особенно такого, который делается не по "принципам", навязанным со стороны, а по наилучшей обработке текста и по наилучшему его ощущению.
Реализовав в своем сознании почти одновременно с началом китайских штудий необходимость для китаиста действительного знания японского языка, Юлиан Константинович сумел так овладеть им, что не только нужная ему как китаисту литература на японском языке стала для него открытой, но и краткая, к сожалению, его поездка 1928 г. в Японию не была никоим образом сокращена еще технической "практической подготовкой". Кроме того, когда в 1934 г. понадобились экстренные часы преподавателя японского языка, Юлиан Константинович сумел эту должность занять с честью и был неоднократно премирован за достижение наилучших результатов.
В университетской же аудитории сложились и основные синологические интересы Юлиана Константиновича: философские писатели древнего и средневекового Китая, особенно даосские и буддийские, к изучению которых он приступил расширенным порядком, привлекая к своим штудиям всю японскую даологическую и буддологическую литературу. Уже первые его доклады в университетских кружках свидетельствовали о большой инвенции, ярко отделенной от пассивной учебы и старающейся обособить научный поиск и искать только новых путей. В результате этих стремлений появилась его работа об одной интереснейшей фигуре "Даоса в буддизме" (1927), раскрытой им, несмотря на очень трудную, почти криптологическую оболочку языка материалов. Таких проникновенных работ до этой в русской синологии не было.
Точно так же в его следующих за этой работой "Основных проблемах в истории текста "Ле-цзы"" (1928) сделан новый этюд в европейской даологии, выгодно выделяющийся из господствующего иногда любительства, излагающего известное.
Наконец, эти же еще студенческие его этюды созрели к 1934 г. до вполне самостоятельного критического исследования,
И в этой работе Юлиан Константинович отклоняется от обычных даологических повторений, давая выход в свет даосскому средневековью, вносящему в ранний загадочный период даосизма живость и ясность, тем более что, вводя в даологические операции нового писателя, Юлиан Константинович тем самым сильно расширяет обычные, всем наскучившие схемы учебников и учебных антологий: даосизм становится как предмет во всей широте.
Само собой разумеется, что классики даосизма Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы имеются у Юлиана Константиновича уже в том виде, который вызывает появление в свет детального обследования их и сложного перевода. Однако постоянно устремленный мыслью в истоки китайской автохтонной философии и вообще не имеющий привычки останавливаться перед трудными проблемами, Юлиан Константинович не мог обойти главного камня преткновения всех китаистов всех времен и наций, начиная с китайцев и японцев и кончая американцами, именно так называемой (условно) "Книги перемен" ("И цзин"), оккультной по форме и философской по содержанию, которая привлекла и привлекает самые трезвые умы своею неразгаданной системой. Как бы ни относиться к такому превышению силы не только отдельного исследователя, но и целых рядов их сменяющихся поколений, несомненно одно минимальное условие успеха научного исследования этой книги, а именно – история китайской мысли, упорно и беспрерывно вращающейся на "И цзине", как на стержне, и отмечавшей все свои этапы на новом и новом его понимании. Ю.К.Щуцкий, работая над проблемой "И цзина", как никто из доселе известных некитайских исследователей, также более всех нас квалифицирован для этой работы как, во-первых, приобретший большую устойчивость в основах древней философии, во-вторых, прочитавший огромную литературу об "И цзине" на всех языках, в том числе и главным образом на китайском и японском, и овладевший системой книги (хотя бы и индивидуально, ибо других пониманий до сих пор не было) и, наконец, как я уже указывал, как обладающий ощущением целого, хотя бы интуитивным, но, несомненно, путеводным, ярким и, конечно, без всякой упрощенности и нарочитой схематизации.
Однако, поскольку философская система "Книги перемен" дает, как было уже сказано, в каждом новом понимании исключительно индивидуальный уклон и едва ли не индивидуальную систему, постольку задача Юлиана Константиновича являлась в данном отношении и привлекательною как философское творчество, и прекарной [172] как научная проблема. Поэтому он совершенно правильно избрал в качестве основной своей установки установку исследования филологического, которое своею объективностью принесет науке больше, чем очередной философский взлет.
172
Фр. pr'ecaire– "непрочный, ненадежный, шаткий".
С этой целью им поставлены и ныне решены (ибо речь идет об уже готовой к печати книге) следующие, доселе неизвестные науке проблемы "И цзина":
a. проблема монолитности текста современной "Книги перемен",
b. проблема дифференциации "Книги перемен" по содержанию,
c. то же по технике мышления,
d. то же по технике языка,
e. проблема диалекта основного текста "Книги перемен" и его отношения к другим, уже изученным диалектам древнего китайского языка,
f. проблема хронологической координации составных частей "Книги перемен",
g. проблема отражения социального строя в основном тексте и связанного с ним определения приблизительной даты основного текста "Книги перемен",
h. проблема истории изучения "Книги перемен" в комментаторских школах и дифференциации этих школ,
i. проблема отправных точек комментаторских школ в различных частях "Книги перемен",
j. проблема влияния "Книги перемен" на китайскую философию – как конфуцианскую, так и даосскую и буддийскую,