Китайская шкатулка
Шрифт:
Мей-лин влюбилась!
Мей-лин вернулась на следующий день с прорицательницей. Та изучила ладони незнакомца, пока он спал, потом разбила яйцо и, увидев двойной желток, воскликнула, что это плохой знак.
— В нем два человека, сяо чжай! Один будет любить тебя, а второй разочарует.
«Тогда я буду любить того, кто полюбит меня, — решила Мей-лин. — А на того, кто меня разочарует, я даже не взгляну».
Мей-лин приходила каждый день в потайную комнату над магазином шелковых тканей мадам Ва и приносила
Она мыла его в кровати, накрывая из соображений скромности простыней, и поддерживала за плечи, пока он был слишком слаб, чтобы сидеть и есть. Мей-лин возжигала благовония для Гуань-инь и очищала воздух специальными молитвами. Каждый день девушка спрашивала его имя — и каждый день он отвечал ей, что не помнит.
Однажды она спросила о кольце на его правой руке — тяжелое, золотое, оно представляло собой две английские буквы Р и Б, сплетенные между собой.
— РБ?.. — пробормотал он, разглядывая кольцо и хмурясь. — Я не знаю, что это означает.
Старая служанка, наблюдая за ними, тряслась от страха, потому что ее молодая хозяйка делала запрещенные вещи. Прикасалась к обнаженному мужчине, который не был ее родственником, не был даже китайцем! Она знала, что, если семья Мей-лин проведает об этом, к смерти приговорят не только девушку, но и ее саму. Однако служанка ничего не может сделать, чтобы избежать несчастья. Было совершенно ясно, что ее госпожа околдована.
Прежде чем привести в порядок вещи незнакомца, Мей-лин проверила карманы, но не нашла никаких бумаг и документов, зато обнаружила большую сумму в американских долларах и британских фунтах.
— Я не знаю, откуда эти деньги, — сказал раненый, а когда Мей-лин спросила, не следует ли дать о нем знать американским властям, возразил: — А что, если я преступник?
Так он и продолжал жить тайно над магазином мадам Ва, ожидая, пока к нему вернется память.
Наконец однажды утром, когда Мей-лин и служанка пришли в дом мадам Ва, они нашли чужеземца сидящим в постели. Он выглядел окрепшим и улыбался. Пока старая служанка сидела на корточках в углу, молясь своим предкам, ее хозяйка широко распахнула ставни, чтобы впустить в комнату солнечный свет. Потом она помогла мужчине вымыться и побриться, а затем подала ему завтрак, поставив поднос на колени.
Все время, с той самой минуты, как девушка вошла в комнату, он не спускал глаз с ее лица, но теперь взглянул, на поднос и нахмурился:
— Чем это ты собираешься кормить меня?
Мей-лин взяла палочки и показала на каждое блюдо:
— Суп хуандун, цыпленок с кунжутом, жареная лапша, свежий ананас.
—
— Это противоречащие друг другу вещи, чтобы сбалансировать ци.
Чужестранец вопросительно взглянул на девушку, и она с улыбкой пояснила:
— Это блюдо горячее, а это холодное. Это мягкое, а это хрустящее. Вместе они создают гармонию.
Он рассмеялся, и его зеленые глаза засияли.
— Я бы, признаться, предпочел старомодный бекон, яйца и черный кофе.
Его слова поставили девушку в тупик: она еще не слышала, чтобы американец возражал.
— Сейчас съешь это, а завтра я принесу яйца.
Когда он ухватил хрустящий кусочек цыпленка рукой, Мей-лин аккуратно взяла его пальцы и вложила в них палочки. Какое-то мгновение он смотрел на ее руку, потом поднял глаза, и между ними возникла странная связь.
— Я не умею ими пользоваться, — негромко произнес американец. — Может быть, ты сможешь дать мне нож и вилку?
— Вилка и нож будут завтра, — ответила Мей-лин, глядя на их сплетенные руки — ее маленькую и бледную и его большую и загорелую. — И черный кофе, — добавила она со смущенной улыбкой.
А незнакомец больше не улыбался. Оперевшись на подушки, закрытый до пояса простыней, с обнаженной грудью, он молча изучал молодую китаянку, сидящую на краю его постели.
— Ты спасла мне жизнь, — наконец сказал он. — Почему?
— Мне следовало оставить тебя умирать?
Он перевел взгляд на шкатулку с медикаментами — чёрный лаковый ларец с красно-золотыми драконами. Множество ящичков и отделений хранили мешочки с травами, склянки с жидкостями, пакетики, перевязанные нитками.
— Ты медсестра?
— Мой отец научил меня древнему искусству врачевания, — скромно ответила девушка.
— Это искусство заслуживает всяческого уважения, — заметил ее пациент с усталой улыбкой. — Последнее, что я помню, — как лежу на земле, а бандиты избивают меня, и я знаю, что сейчас умру.
Мей-лин очень серьезно смотрела на него. Когда он захотел взять ее за руку, она не убрала ее.
— Ты так красива… — проговорил американец.
На следующий день Мей-лин и ее служанка принесли бекон и яйца, приготовленные так, как ей объяснил шеф-повар в ресторане гостиницы «Раффлз». Чужеземец был так рад привычному завтраку, что съел все — яичницу, ломтики бекона, резаную коричневую картошку и тост с маслом, — не произнеся ни слова. Когда Мей-лин увидела пустые тарелки, она улыбнулась. Слова были не нужны.
— Сколько времени я провел здесь? — спросил американец, когда Мей-лин помогла ему побриться.
— Три недели.
Он тяжело вздохнул.
— Мне бы очень хотелось рассказать тебе, кто я такой и что делаю в Сингапуре. Но я ничего не помню…
Впрочем, кое-что он все-таки знал. Например, американец был уверен, что живет в городе Сан-Франциско: он помнил названия некоторых улиц и рассказывал Мей-лин о трамваях, продавщицах цветов и о любимом ресторане на Пауэлл-стрит. Но о себе самом — кто он такой, кто составляет его семью, чем он зарабатывает на жизнь — американец так ничего и не вспомнил.