Клад Наполеона (1812: неизвестные страницы)
Шрифт:
Вскоре послышались и глухие шаги, – кто-то, крадучись, шёл по проходу, освещая путь неярким дрожащим светом. Пройдя утаившегося в нише, – тот, едва не вскрикнув от удивления, остался, похоже, незамеченным, – он остановился и шумно втянул воздух. Вероятно, его смутил запах недавно горевшего факела. Затем он двинулся дальше. По всей видимости, незнакомец хорошо знал маршрут и шёл в обратном направлении, – к потайному выходу из аббатства, к той калитке. «Ах, вот зачем ключ торчал в замке! – …Чтобы закрыть её с внешней стороны и задержать возможную погоню!». Этих мгновений зоркому глазу, привыкшему следить за противником в ходе многочисленных
«Идти за ним и остановить? – Но тогда… на каком же основании он сам оказался здесь? – Сообщник?» – и тут другая, ещё более шкурная мысль пронзила сознание: «…он же закроет за собой калитку на ключ, и вот тогда… эх, зачем оставил его в замк'e!» – и цель путешествия была мигом забыта!
Незадачливый визитёр осторожно пустился следом за расчётливым злоумышленником. Это было нетрудно – следовать за блеклым светом и стараясь попадать в такт шагов…
Выйдя во двор, незнакомец направился, однако, не через сад, к калитке, а, свернув и пройдя вдоль стены здания, скрылся в пристройке церкви аббатства. Следовавший за ним не заставил себя ждать, – он опрометью бросился через двор, юркнул в сад, к калитке, и был таков! Ему даже и в голову не пришло закрыть за собой калитку на ключ!
Заняв «ангард», противники стали медленно сближаться, пытаясь «встать в меру» (достать кончиками шпаг клинки друг друга) и начать «ассо». Сорочка Николя, – плащ и шляпа с павлиньим пером были сброшены ловким и хорошо отработанным движением руки, – эта сорочка дразнила своей белизной с розоватым отливом утренней зари. Визави же предпочёл остаться в своём неизменном голубом сюртуке.
Кварт левый, кварт правый, терс… – каскад молниеносных ударов обрушился на каждого из участников дуэли!
Фланконад, ангаже, аппель… – да, партнёры в совершенстве знали своё ремесло! – Клинки шпаг, сверкая серебром, оглашали сад аббатства хрустальным звоном упругой стали.
Аттаке, вольт, купе… – и на белоснежной сорочке Нико расплылась алая полоска! Однако, не растерявшись, Николя Орли вложил все силы в стремительный батман, – звон удара отразился гулким эхом от стен террасы! – и, парировав ответный рипост, изящным кроазе выбил шпагу из рук противника! Тот, потеряв равновесие и оступившись на высоком каблуке, упал.
– Ну вот и всё, мой милый Поль! – Орли приставил к горлу противника свой клинок. – Один лишь вопрос, – Нико перешёл почти на шёпот, – что занесло Вас, мон сир, этой ночью в подземелья аббатства?
– К-какие подземелья? – Поль, ухватившись за клинок левой рукой в лайковой перчатке, отвёл шпагу противника от своей шеи и, тяжело дыша, поднялся с земли.
– Стоп! Стоп! Экая бездарщина! – прервал сцену дуэли раздосадованный режиссёр. – Вам бы на капустниках играть, а не в кино сниматься! Кто же так фехтует, Поль! – Николя, а с Вами что? Зачем Вы раньше времени даванули на тюбик с вишнёвым соком? А этот Ваш неуклюжий «кроазе»! – Ну что за выдумка, этого вообще нет в сценарии! Короче, эпизод с дуэлью провален; будем снимать дубль, но только не сегодня, – солнце высок'o!
Затем, дав отмашку осветителям, дабы те сворачивались, он в полголоса обратился к помощнику:
– Тебе не кажется, мой друг, что Орли… э-э… немного постарел? А ведь, когда-то, ещё так недавно… – юный, дерзкий галл из Монпелье!
– Похоже… – буркнул помреж, – запал юности, броская внешность… х-м, – молодой, рыжий! – не могут долго конкурировать с настоящим талантом, с жёсткой актёрской дисциплиной. Вряд ли стоит делать на него ставку.
– Да! Я тоже пришёл к такому же мнению. Пожалуй, не будем его более привлекать на главные роли. Разве что в массовках, в эпизодах…
В это время на дороге, что вела к главным воротам аббатства, показалась легковая машина камуфляжной окраски. А часа через полтора, когда уже сворачивали аппаратуру, на съёмочной площадке появился гость, о принадлежности которого легко было догадаться. Цилиндрическое кепи (трудно было бы назвать это фуражкой) – с козырьком и белой окантовкой сверху; чёрный китель с красными треугольными отворотами снизу, белым ремнём, портупеей и погонами того же цвета; синие узкие брюки, заправленные в чёрные лакированные сапоги… – всё это говорило, что киношников посетил офицер национальной жандармерии. Он был высоченного роста, худощав, сутул и, к тому же, выглядел весьма удручённым. Видимо, случилось нечто из ряда вон!
Учуяв неладное, Николя успел-таки шепнуть Полю:
– Ночью в подвалах аббатства я не шастал и тебя, значит, не видал, – понятно? Да и что тебе там было делать, старина?! – Так?
– Ты опять за своё! – округлил глаза Поль, – ну т'aк, раз уж тебе хочется… тем более, что был я далеко отсюда, а где, – не твоё собачье дело!
Жандарм же тем временем отдал распоряжение следовать всем членам съёмочной группы за ним, в сопровождении двух его коллег, – «для ознакомления», – как решил он смягчить истинное значение предстоящей процедуры.
Экскурсия медленно двигалась по территории аббатства. Моложавая кареглазая блондиночка средних лет, – девица-гид, стажёр-выпускник истфака Сорбонны, решившая, видимо, подработать в летние месяцы, – приветливо скаля безупречно-ровные зубки, чувствовала себя, что называется, в своей тарелке. – Ни одного англосакса в группе, – все «свои»! – так что нечего упражняться в пиджин-инглиш.
Будущий историк окинула быстрым намётанным взглядом собравшихся, – около двадцати экскурсантов; так… ничего особенного, – и поняла, что эта аудитория схавает всё, что ей будет предложено, и не ст'oит особо заморачиваться. Помнится, прошлым летом, когда сама ещё была здесь экскурсантом, познавая глубину предстоящего ремесла, она далеко не с первого раза научилась врубаться в детали исторической достоверности, находясь под влиянием личности экскурсовода. Ей навсегда запомнилась лекция старого профессора, посвящённая основам психологии слушательской аудитории. – Старикану пришлось бывать ещё в прошлой, доперестроечной, России, где он наслушался разных баек об ораторах социализма. Кто-кто, а они-то болтать умели!
К примеру, Луначарский (народный комиссар просвещения Советской России), – как поведал профессор, – не упускал ни единой возможности выступить перед любой аудиторией. Когда к нему приезжали с просьбой срочно прочесть лекцию, он молча одевался и, спускаясь к машине, задавал один лишь вопрос: перед какой аудиторией? Всю дорогу молчал. А, уже поднимаясь к трибуне, задавал второй вопрос: на какую, собственно, тему? – … Ну а блеск его выступлений вошёл в историю! Одним словом, главное, – не что, а как говорить, и… кому.