Клад
Шрифт:
С перепугу его замутило. Он продрался к дверям и весь перегон давился блевотиной, чтоб изрыгнуть ее в урну на остановке у мраморного столба.
Ощущая противную горечь во рту и терпкую жажду, подумал: «Я тряпка. А ведь когда-то был парусом».
На улице выпил купленной в будке воды, и его опять вывернуло.
«Значит, жажде моей нужна не вода».
Тут его осенило, что ей нужна правда. Ибо тошнило его от всего остального.
Добравшись до скверика в паре кварталов от дома, присел на скамейку и стал слушать птиц.
Вот
Снова глотнул из бутылки. Вода на сей раз была честной и вкусной, как правда.
Я сижу здесь, и мне в кои веки не стыдно, думал он, наслаждаясь водой, тишиной и почти-одиночеством.
От бестревожной недвижности в голове прояснилось, и он вывел формулу: правда есть поиски собственной совести. Ложь – лишь иллюзия того, что вы правду уже обрели и что она вам тесна. Как-то так…
Мысль ему очень понравилась, и он разрешил себе выстлать ее продолжение.
Правде нельзя жить без совести. Точка. Дальше, о совести, – с красной строки.
Возможно, темница души?
Скорее, увивший темницу терновник. Ни прислониться, ни встать в полный рост: гнетет, донимает и колет по всякому поводу. Совести лишь бы придраться. Неудивительно, что миллиарды людей предпочитают ей веру: в вере есть иерархия, а значит, поблажка бессовестности. Жертвуем малым во имя великого – запатентованный единобожием кунштюк. Как бы я плохо ни поступал с точки зрения совести, я делаю это во благо великого таинства веры. Вот они, плутни увертливых душ. На таких стратагемах и зиждется преуспеяние клириков.
А если Бог все-таки есть, что тогда? Тошнота?
Слишком кондово. Почти архаично. Надо б состряпать сентенцию поостроумнее…
Он сомкнул веки и попытался отречься от тела, от ветра, от солнца, от жажды, от птиц, от любых притяжений, чтоб восприять трансцендентность, но вместо нее восприял лишь свою приземленность, мирскую тугую телесность.
«Я раб гравитации. Бог – ее враг. Только какой мне прибыток с его левитаций?»
Внезапно его озарило: если Бог есть, то Он тот, Кому хуже всех. Но хуже, чем нам, может быть лишь в теории. Получается, Бог только там на сегодня и водится. Пребывай Он в реальности, это бы означало одно: что характер Его безнадежно испортился.
Покуда буравили стены, супруги могли говорить что ни попадя. От инфернального скрежета в них просыпался спортивный азарт: покричать в полный голос было и смело, и пьяно, и весело.
Стоило грохоту смолкнуть, как оба опять возвращались к шифровкам.
– У нее ноет зуб.
– Снова кариес?
– Разболелся зуб мудрости. Хочет его удалить.
– Не нужно спешить. Пусть потерпит.
– И
– До сошествия первой во гроб.
– Да она сама раньше помрет.
– Ничего не помрет. Может жевать и другой стороной. Там же меньше болит?
– У нее там запущенный пародонтоз.
– Не такой и запущенный.
– Много ты понимаешь!
– Много она понимает!
А говорили они приблизительно вот о чем.
ОНА: Как я устала от этих бумагомарак! Раньше давали заказы на книги, теперь – на книжонки.
ОН: Узнаю свою королеву. Растравляешь депрессию по пустякам.
ОНА: По пустякам?! У меня мозги набекрень. Не желаю возиться с коммерческим хламом. За полгода – семнадцатый кряду роман для невежд, дикарей и дебилов.
ОН: Не делай из мухи слона. Пописывай что-то свое – в качестве противоядия. А для дебилов переводи в промежутках.
ОНА: Ты не улавливаешь: я измельчала. Роюсь и роюсь, как шавка в помоях, в голимой макулатуре. Оттого и сама деградирую. Я почти разлагаюсь.
ОН: Нюнить завязывай. Тоже мне – горе! Левой ногой накалякать халтурку за щедрое вознаграждение. Отстрелялась за пару часов и пиши себе Литературу.
ОНА: Да какое там – литература! Я примитивная бездарь.
ОН: Брось прибедняться, не умаляй свой талант.
ОНА: Много ты понимаешь! Дай-ка я объясню про талант: одно дело – писать о том, о чем болит душа, и совсем другое – о чем скулит душонка. Так вот, у меня не душа, а душонка.
ОН: Не подозревал у тебя столь заниженной самооценки.
ОНА: Считай, что это повышенный иммунитет на вульгарную лесть. Жаль, что к нему прилагается рвотный рефлекс на халтуру. Я хочу от нее отказаться.
ОН: Не нужно спешить. Потерпи.
ОНА: И сколько прикажешь терпеть? До пришествия Третьего Времени?
ОН: До сошествия первого в гроб.
ОНА: Я сама помру раньше.
ОН: Пиши. Ну хотя бы попробуй.
ОНА: Противно. Мне даже противно читать.
ОН: Не выдумывай.
ОНА: Честное слово! Что ни тронешь – все фальшь. Книги, музыка, живопись – фальшь. Мы настолько фальшивы, что делаем фальшью искусство, стоит лишь нам на него посмотреть.
ОН: На, открой.
ОНА: Не хочу.
ОН: Твой любимый художник.
ОНА: Убийца!
ОН: Зря, что ли, он создает из убийств красоту? Открывай.
ОНА: Иногда я его ненавижу.
ОН: Это еще почему?
ОНА: Он талант, а я бездарь.
ОН: Много ты понимаешь! Мундик творит, убивая подручное зло. Вот и ты научись.
ОНА: Легко говорить!
ОН: Выпусти бабочек. Тех, что внутри.
ОНА: Хорошо. Я попробую.
Чтоб услужить продырявленным стенам, практиковали игру в «Посмеемся». Чаще другого смеялись над Штатами:
– Я тебе скинул сноску, читала?
– Нет еще, погоди… На кой ляд мне кремация в Калифорнии?