Клад
Шрифт:
Однако устоявшееся мнение о скрытых возможностях Золотинки влекло за собой и неприятные следствия: время от времени (не особенно часто) кто-нибудь из товарищей Золотинки, набравшись духу, пробовал огреть ее по голове, приговаривая «аминь! рассыпься!» На что девочка огрызалась со всей доступной ее нежному возрасту свирепостью.
Несмотря на маленькие недоразумения, Золотинка росла доброжелательным, искренним существом, рано начало развиваться у нее понятие о справедливости – она росла под обаянием честных людей и возвышенных книг. И это становилось заметно. Дети, со свойственной им бессознательной чуткостью, угадывали
Однако в двойственном отношении к Золотинке заложены были предпосылки будущих, еще более крупных недоразумений.
Пока что девочка принимала прозвище Золотой Горшок и легкомысленно, и добродушно. Одного кличут Золотой Горшок, другого Долгий Брех, третьего Жердь, четвертого Лыч. Шутиха, Шут, Чмут, Череп, Баламут – чем это лучше Горшка? Золотинка, покладистое существо, полагало, что ничем. Не лучше и не хуже.
Впрочем, добродушие ее имело свои особенности, простираясь иной раз так далеко, что теряло свое изначальное, так сказать, предназначение.
Обнаружилось у Золотинки довольно редкое для детей обыкновение выбирать слабую сторону. Когда приходилось разбиться на две ватаги, Золотинка дожидалась, чтобы определился состав той и другой половины играющих, а потом присоединялась к слабым, к тем, кого меньше, кто ростом ниже. Кто поставлен против света, бьет лыковый мяч против ветра. В этом проявлялось настолько естественное движение души, что Золотинке и в голову не приходило останавливаться на своих побуждениях или обсуждать их с кем бы то ни было.
И вот в случае с пиратом все это сказалось самым болезненным образом.
Пират – то была не кличка, а ремесло одного не дряхлого еще старика, который передвигался на подвязанных под голени дощечках. Он лишился ног по приговору своих бывших товарищей. Может быть, он пытался утаить добычу – теперь этого никто не знал наверняка. Известно было только, что пиратские товарищи пирата связали его и каким-то изуверским инструментом просверлили коленные чашки. Пират выжил, чтобы влачить существование калеки. Ноги остались на месте, да только положиться на них нельзя было никоим образом – они не держали туловища и произвольно выворачивались в коленях. По видимости, только известного рода предрассудок удерживал калеку от того, чтобы окончательно отрезать бесполезные ноги и тем облегчить себе бремя пропитания. Вот это было бы, наверное, по-пиратски. Так что старик, надо признать, показал себя все ж таки неважным пиратом, не настоящим – за что и поплатился.
Бремя пропитания давалось ему нелегко, потому что сухопутного ремесла пират не знал и полагал, что поздно уже переучиваться, когда жизнь ушла на разбой и убийства, а ни то ни другое по недостатку подвижности уже недоступно. Приходилось кормиться милостыней, но подавали плохо – без души и скудно. А собаки, науськанные немилосердными детьми, донимали так, что пират оставил слободу, где пытался обжиться, и поселился на корабельном дворе.
Подкармливали его рабочие и торговавшие в разнос бабы. Молочница молча брала кувшин и, не наклонившись к безногому, направляла в подставленную миску ниспадающую белую струю. Ребенок разносчицы напряженно таращился на кровожадного любителя молока, каждое мгновение готов был прятаться за подол матери и реветь – смотря по обстоятельствам.
И
А голову он повязывал по-бабьи – куском выцветшей ткани, длинные концы которой закидывал на спину. С этим женским убором не вязались толстые, загорелые руки, обнаженные до самых плеч – драной куртке, которая кое-как защищала пирата от зноя и холода, не хватало рукавов. В обвислой кожаной сумке через плечо пират таскал хлеб, сухари, миску, но говорили, что там же он прятал нож. И может быть, нельзя исключить, что в этой сумке помещалась толика сокровищ, за сокрытие которых жестоко проучили его товарищи.
Наблюдая душегуба с безопасного расстояния, так, чтобы не уцепил загнутой на конце клюкой – разумная предосторожность, которой держалась детвора, Золотинка испытывала сладостный ужас. То же самое, очевидно, собирало вокруг пирата и других детей. Только они не останавливались там, где прирожденное благородство удерживало Золотинку: мало-помалу мальчишки и девчонки принимались дразнить калеку и, наконец, доводили его до бешенства, после чего с оголтелым визгом разбегались. Пират бросал камни сильно и метко, так что шкодливые игры детей не вовсе уж были безопасны.
Однажды, затаившись в гнилой щели между постройками, пират дождался часа, чтобы подстеречь мальчишку по прозвищу Чмут. Подцепил клюкой за ногу и опрокинул. Отчего Чмут, долговязый четырнадцатилетний пацан, утратил всякое соображение и в следующий миг оказался в железных лапах калеки. Пират, надо думать, задавил бы мальчишку насмерть, если бы тот не сохранил присутствия духа настолько, чтобы отважиться на истошный вопль, заменивший ему членораздельный призыв о помощи. И как ни скор на руку оказался пират, стучавшие за углом плотники отбили мальчишку, а потом, не разбирая правых и виноватых, дали раза и тому, и другому. От внезапности всего пережитого и головокружительной смены обстоятельств побелевшего, судорожно зевающего Чмута тут же и пронесло.
Однако он быстро оправился и на следующий день собрал пацанов для мести. Золотинка как раз их и встретила. Рассыпавшись хищной стаей, они шагали спорым шагом, чуть-чуть ссутулившись и набычившись на ходу. Камни оттягивали пазухи, имели они при себе палки и колья – кому что по силам. Мальчишки и даже увязавшиеся следом девчонки в коротких платьях. Обменивались они жестокими взглядами, а переговаривались отрывисто.
– Мы идем убивать пирата, – срывающимся от ужаса голосом сообщила Золотинке Шутиха, когда все остальные прошли, протопали, прокрались, пробежали мимо.
Золотинка ощутила случившееся как беду, как дурную весть, от которой муторно стало на душе. Нечто такое, от чего непоправимо испортилась радость жизни. Она знала, что Пират дремал на припеке за низким бортом втянутой в песок барки. Охотники прошли, не учуяв дичи, но и дичь дремала… Долго ли будут они блуждать вслепую? Двадцать пар лихорадочных быстрых глаз.
Пустырь обезлюдел, а Золотинка мешкала, поставленная перед необходимостью совершить предательство. В этой изнурительной войне она, понятно, держала сторону детей, но не возможно было оставаться в бездействии. Она покосилась по сторонам и сделала шаг к предательству – ступила к лежащей у воды барке.