Кладоискатель и доспехи нацистов
Шрифт:
Интенсивный марш и плотная трапеза на свежем воздухе возымели чрезвычайно оздоровляющее действие. Насмолившись вдоволь, мы принялись собирать инструмент. Крюки и лопаты для удобства несли разобранными. Пухлый повел нас к богатой делянке. На удивление, последствия вчерашнего пира ощущались значительно меньше. Поначалу об одну колдобину тупо спотыкалось трое-четверо идущих гуськом людей, но затем походняк выровнялся, шаг стал упругим. Я имел честь наблюдать за оживлением товарищей, поскольку сначала шел замыкающим, но, видя, что никто ничего не теряет и надобности контролировать
Свой подшлемник он успел сменить на вэвэшную бескозырку. На боку его болтался «шмайссер», а по бедру тяжело колотил подсумок с запасными рожками. Вид Пухлый имел самый злодейский. Нечто вроде одичавшего энкавэдэшного диверсанта.
Вскоре под ногами захлюпало. Показались бурые зеркала торфяников. И началось…
Балдорису фартило так, что остальным просто делалось обидно. Совершенно походя выудил револьвер неизвестной системы. Мы такого раньше не видели, не подозревали даже, что такие существуют. Револьвер имел в барабане четыре гнезда под немецкий винтовочный патрон 7,92 мм. Это была вершина эволюции фаустваффе Второй мировой войны.
Испытывать монстра доверили владельцу. В бескислородной среде железо сохранилось великолепно. Наспех просушили волыну. Набили барабан патронами из «водяного» цинка. Балдорис поудобнее взялся аа рукоятку и надавил на спусковой крючок. Осечка. Гансовские маслята тоже порой дают сбои. Осмелевший Болт вторично взвел и спустил курок.
Выстрел подбросил его руку на полметра вверх. Отдача из-за грязного дульного канала была настолько сильной, что Балдорис сделал шаг назад. Удивительно, как только револьвер не вылетел из пальцев, заряд был все-таки мощный.
— Ух ты, вот это дало! — Мы столпились вокруг Болта, с интересом разглядывая дымящуюся пушку.
— Чуть руку не оторвало, — пожаловался Балдорис, растирая левую кисть. Он был левшой.
— Надо было слабее держать, — запоздало подсказал Глинник, — тогда сила отдачи ушла бы на полет. Вырвался бы из пальцев и пускай кувыркается себе в воздухе.
— Запястье-то не вывихнул? — деловито осведомился Аким. — А то как потом будешь ложку держать?
— Я правой ем. — Балдорис морщился, массируя руку. — Но тряхнуло — мама, не горюй!
— Зато ствол прочистился, — цинично резюмировал Пухлый. — Теперь его не разорвет, можно всем стрелять.
Постреляли все. Ухайдакали десятка три патронов. Револьвер раскалился и высох. От него пахло горелым торфом. Нашмалявшись вдоволь, мы с Акимом замутили обед, а покалеченный, но счастливый обладатель четырехзарядного чудовища принялся протирать и смазывать свою находку.
Костерок еще тлел. Перед тем как оставить лагерь, я положил в огонь две жердины, чем избавил себя от лишних хлопот.
— Шпах! — приветствовал нас очаг взрывом необнаруженного патрона. Должно быть, лежал неглубоко. Сосновые хлысты вздрогнули, один чуть откатился, роняя искры.
— Ты же прощупывал, — с укоризной сказал Аким.
—
— Да знаю я, знаю, — пробурчал Аким, вешая на дерево шпалер. — Ты лучше скажи, чем будешь нас потчевать. Это я к тому: что за продуктас доставать?
— Супом, — ответил я.
— Из семи этих самых?..
— Не обязательно, — прикинул я ассортимент пищевых запасов, — сварганим полноценный обед.
Наполнили из индейского колодца казанок и повесили над костром. Помню, когда начинали копать оружие, воду всегда брали с собой, считая, что здешняя слишком грязная. Однажды поволокли в лес армейский тридцатилитровый бачок, тяжелый, как смертный грех. Дураки. Впрочем, молодо-зелено. Потом уже, когда подросли, плюнули на санитарные предрассудки. Таскать на ремне по четыре фляги было невыносимо. Мы стали рыть ямы и вычерпывать из них водицу. Кипятили. Пили. Никто не умер.
Другой бедой являлись продукты. Они были тяжелые и быстро кончались. Взрослея, мы наглели и умнели. Стали лазать по дачам, придя к выводу, что носить на горбу провиант слишком обременительно, когда его можно украсть. В окрестных садоводствах трофейщиков не любили, могли запросто рыло начистить.
Разумеется, сейчас, став людьми солидными, мы не могли позволить себе заниматься ненужными глупостями и взяли в лес изрядный запас жрачки. Правда, я подозревал, что ее надолго не хватит. Сие не особенно расстраивало. Станет скучно — вернемся на базу, мы ведь развлекаться приехали.
Когда закипела вода, я заправил суп. Мы присели на бревно. Аким с наслаждением вытянул ноги, запеленутые в холщовые обмотки, совсем недавно такие чистые, а сейчас измазюканные болотной слякотью.
— Как ты считаешь, — мне было интересно узнать мнение человека, у которого имелся свой взгляд па войну, — если бы немцы отодвинули красных за Уральский хребет, что было бы с европейской частью России?
— Был бы порядок, — ответил Акимов. — Никакого бардака бы не было. А ты как думаешь?
— Немцы очень деловой народ, — нейтрально высказался я.
— Нормальный народ, — заявил Аким. — Моя бабка оккупацию в деревне пережила. Она рассказывала, что немцы, когда пришли, никаких зверств не учиняли. Глупости все это, что они грабили, села разоряли, — пропаганда. На самом деле все по-другому было. Заходят, допустим, в дом. Здравствуйте, говорят, нам нужны сальо, курка, млеко, можем обменять на керосин, тряпки или еще какую-нибудь шнягу. Если отказывали им, шли дальше. Никакого террора не было. А вот когда набегали партизаны, тогда крестьянам были вилы! Наши, родные, выметали все подчистую. Обязательно старосту повесят, пристрелят кого-нибудь сгоряча. Разбойничали страшно. В деревнях их боялись. А при немцах всегда был порядок. Людям ведь спокойствие нужно. Им же по хрену, чья власть, главное, чтобы жить давали.