Кладоискатель и золото шаманов
Шрифт:
– Здесь Сибирь, лагерный край, тут веками отлаженная система отлова беглых каторжан. На вас будут охотиться все оперативники, Внутренние войска, госбезопасность, даже местные жители, все эти эвены с юкагирами. За поимку беглых им платят, их прадедам платили, так что у них в генах закодировано всех подозрительных задерживать. В тайге вам от охотников не уйти, да и сколько вы по тайге находите – это же дебри! К тому ж, у вас листы неподъёмные с собой.
– Ну и чего теперь? – спросил Слава.
Лёша сообразил, что сболтнул лишку, и промолчал.
– Боишься с нами? – Вадик хищно облизнулся.
– Боюсь, – честно признался пилот.
– И не напрасно, должен
– Две сотни километров хватит? – поинтересовался Слава. – И в какую сторону?
– Не знаю, – сказал Андрей Николаевич. – Но даже если вам повезёт улизнуть от харги, милиция-то останется. Алексей прав, куда вы денетесь с золотыми воротами?
– Какие будут предложения? – уточнил Вадик.
– Добровольно вернуться в Усть-Марью и сдать находку в музей. Я встречался с Феликсом Романовичем после той перестрелки. Как видите, жив. Я могу с ним поговорить. Он поймёт.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся я и переглянулся со Славой. – Выслушает, поймёт, сделает выводы и посадит. Благо, есть куда.
– Нет. Ели вы добровольно передадите в музей драгоценный экспонат, я уверен, Феликс Романович постарается простить.
– А как же демоны, – скептически хмыкнул я, – они-то вряд ли простят?
– Феликс Романович сумеет с ними договориться, – убеждённо заявил Лепяго. – Он имеет над ними власть. Нам надо только эту ночь пережить, а утром немедленно лететь в город. Я всё обдумал, дело верное. Сейчас Феликс Романович может утрясти любой вопрос. Он получил особую силу и власть повелевать людьми. Даже комиссию из столицы обработает. Обставится, найдёт крайних, зэков каких-нибудь, грохнут их в тайге, якобы при сопротивлении. На них всё спишут. Загладят ситуацию так, что никто концов не найдёт. Не впервой, скажу я вам, далеко не впервой. Вы все выйдете сухими из воды, и хозяин будет доволен. Он вознаградит, будьте уверены. Если не станете его злить, бегать и скрываться, а придёте и повинитесь, вам это сойдёт с рук. Характер у Феликса Романовича тяжёлый, смею вас заверить, но с ним можно договориться. Это я беру на себя!
– Пошли спать, – оборвал его я.
Предложение было весьма актуальным. Силы требовали восстановления. Без еды мы сидели уже вторые сутки и всё это время практиковали психованный биатлон: бегали, стреляли и, вдобавок, таскали неподъёмные тяжести. Кроме дремоты в развалинах под дождём минувшей ночью, иного отдыха у нас не было. Мы оставили костёр догорать и стали выискивать места поудобнее. Слава предложил выставить охранение, дежуря парами и сменяясь каждые полтора часа. По нашим прикидкам, рассвет должен был наступить максимум, часов через шесть. В первую смену заступал он с Лепяго, в следующую – я с Вадиком. Пилоту оружия не доверяли и ему посчастливилось давить хомяка всю ночь напролёт. Пусть выспится. Завтра ему предстояла ответственная работа, требующая хорошей реакции и большой отдачи.
Слава заступил на пост, а я разгрёб поровнее у стены гнилую труху и лесную грязь, и угнездился на них, подложив под голову скрещённые руки. Небо надо мной было чистым и ясным. Хаотичный рисунок созвездий на миг заслонила трепыхающаяся тень. Я хотел сообщить о ней корефану, но глаза невольно закрылись, а состояние это было так сладко, что
Открыв глаза, я увидел, что часовня озарена тусклым жёлтым светом. Друзей я не обнаружил – пол был пуст. У стены располагался невесть откуда взявшийся стол, заваленный кипами рукописных книг. Над столешницей склонился длиннобородый старец. Величественными точными движениями он выводил что-то гусиным пером. Перед ним в глиняной плошке горела свеча, но не она распространяла необычайное жёлтое сияние. Источником служила сама часовня, причём не стены, а, словно бы, воздух в ней.
Заметив мой взгляд, старец поднял голову и начал осматриваться по сторонам, словно пытаясь обнаружить что-то невидимое. Затем его глаза остановились на мне, и я понял, что он меня углядел. Старец встал из-за стола. Отливающая серебром борода достигала до пояса. Он шагнул ко мне, глаза смотрели твёрдым, проникающим, всезнающим взглядом. Раздался оглушительно громкий, глубокий, неземной чистоты благородный металлический звон.
– Тайхнгад, – строго предупредил старик.
Я проснулся от того, что меня трясли за плечо. Вокруг была темень. Голос Славы произнёс:
– Подъём.
– Да-да, – пробормотал я, пытаясь собраться с мыслями. Сказочное видение ещё стояло перед глазами.
К ночи похолодало. Я продрог, мышцы затекли и болели.
Кряхтя, мы с Гольдбергом выползли из часовни и принялись раздувать угли. Наломав сушняка, с грехом пополам раскочегарили костёр. Я, наконец, проснулся и в должной мере использовал опыт походной жизни. Вскоре мы тянули руки к огню, прижавшись плечом к плечу, чтобы побыстрее согреться.
– Вы с костром не балуйтесь, – посоветовал из глубины святой обители Слава. – Догорит, и больше дров не подкидывайте.
– Почему? – спросил Вадик.
– Убить могут. Вы после огня вокруг ни хрена не видите, а сами как на витрине. Лучшей мишени не придумать.
– Да, конечно, конечно, – пробурчал Вадик, притоптывая выкатившуюся из костра головню.
Слава угомонился, а мы, как ни в чём не бывало, кормили ветками пламя. Что нам на острове могло угрожать? Хотелось ненадолго забыть о постоянной опасности, хоть немножко отдохнуть, поэтому мы не разговаривали. Молча сидели и грелись. Постепенно растомило, навалилась зевота. Ночь была тихой, безветренной, ярко-красные искры летели вертикально вверх. В лицо пыхало жаром и от этого стали слипаться глаза. Я осовело повертел головой, прогоняя дремоту. Всё окружающее казалось нереальным. Словно нас обставили декорациями, которые через некоторое время должны будут сменить, а мы останемся.
Слава был прав, костёр оказывал вредное воздействие, но вовсе не то, о котором он предупреждал. Пламя завораживало, погружало в оцепенение. Мы сидели бок о бок, вкушая невыносимую сладость охватившей нас услады.
– Что мне не жилось с бабочками? – негромко проронил Гольдберг.
Мне захотелось рассказать о сне, который имел глубокий смысл, только я не мог понять его и надеялся, что Вадик растолкует. Я даже оглянулся, словно ожидал увидеть волшебный золотистый свет, но в часовне было темно. Меня вдруг охватила острая тоска, настолько сильная, что даже не удалось разомкнуть губы. Воспоминание о мире, который мне посчастливилось узреть, куда более чистом и совершенном, нежели тот, в котором я находился, наполняло душу невыразимой печалью. Хотелось вновь встретиться с чудесным светом, но доступ к нему был закрыт.