Кладоискатель и золото шаманов
Шрифт:
О Кровавой Реке я упомянул весьма кратко, чтобы меня не сочли вконец сумасшедшим. Следователь внимательно слушал, занося мои показания в протокол лаконичными казёнными фразами, которые повторял вслух. Факт захвата вертолёта я скрыл, так же как и применение оружия против солдат Внутренних войск. Следователь не перебивал уточняющими вопросами. Когда я закончил, он придвинул к краю стола лист и ручку.
– Подойдите, прочтите и распишитесь.
Странно, подлавливать меня и колоть он, наверное, решил завтра.
Покосившись на спецназовца, переминавшегося с ноги на ногу,
– Что писать? – я решил играть простака и дальше.
– «С моих слов записано верно, дополнений и замечаний не имею».
Сколько раз я писал эти слова!
– Простите, как? Можно ещё раз?
Следователь терпеливо повторил.
Я записал, неловко примостив протокол на колене.
– Число, подпись, – напомнил следак.
Он мельком глянул на мои каракули и кинул протокол в папку.
– Уводите, – сказал он собровцу. – И постарайтесь без эксцессов, там.
Спецназовец открыл дверь.
– Руки за спину, – буркнул он.
В коридоре барака и снаружи царило оживление.
«Что-то произошло, – понял я. – Приехал кто-нибудь важный? Или поймали кого?»
Бойцы красноярского СОБР скучились у барачной стены вокруг человека в парке с вышитой бисером красной каймой, подозрительно напоминающей об экспозиции усть-марьского краеведческого музея. Возле парки синел прокурорский китель, над которым в свете заходящего солнца поблескивала лысина. Пороившись, делегация двинулась ко входу в барак.
– Шагай, – пробормотал спецназовец, к которому никто не спешил присоединиться для конвоирования особо опасного преступника. Более того, из всех собровцев в маске остался он один. Что-то изменилось. Мы с ним ещё не поняли, что.
Когда ватага проходила мимо нас, я кинул взгляд на странную согбенную фигуру в парке с наброшенным капюшоном и инстинктивно шарахнулся прочь. Рука непроизвольно дёрнулась сотворить крёстное знамение.
– Куда щемишься! – локоть сжали железные пальцы и надавили на нерв. Я дёрнулся как от удара током.
Спецназовец толкнул в спину, и видение исчезло. Как завороженный, я снова и снова оборачивался, чтобы увидеть демонический оскал под капюшоном, но фигура в парке уже скрылась в бараке. Я не мог поверить своим глазам. Андрей Николаевич Лепяго пришёл в стан врага и по лицу его гуляла блудливая усмешечка.
8
Из одежды у него была только бирка на ноге.
– Скажите, – произнёс вышедший из леса человек, – как мне пройти на второй лагерный пункт? Нарядчик ждёт.
– Опять врага народа встретили, – констатировал Слава и, высунувшись из кабины, заорал: – Иди, давай, вон туда по дороге. Там второй лагпункт!
Заключённое в тёмную пергаментную оболочку существо проковыляло мимо капота и скрылось в указанном направлении. Слава врубил первую передачу, «Урал» заревел и покатил дальше.
Такой зимогор был здесь не единственный. Сотни обтянутых истлевшей кожей скелетов поднялись со шлакоотвала и наводнили заброшенные лагеря и замерший в мрачном оцепенении посёлок Усть-Марья.
Мы продирались на большую трассу, ничему не удивляясь и уже ничего не пугаясь. В кабине между мной и Славой примостился обессилевший Вадик, в кузове лежали прикрытые брезентом Золотые Врата. На мне был одет мамонтовый свитер, а на поясе, заткнутый за ремень, примостился Сучий нож. Мы победили, и теперь рвались навстречу неизвестности.
Жуткая встреча с Лепяго завершила мытарства вчерашнего дня.
Едва оказавшись в импровизированной камере, я лёг на пол и прижал губы к переговорной щели.
– Слава! – позвал я. – Слава, ты меня слышишь?
За стеной завозились.
– Слышу тебя. Говори.
– Я Лепяго видел.
– Кого?! Кого видел?
– Лепяго. Директора музея.
– Чего? Труп сюда привезли?
– Нет! Он живой. Только странный какой-то. Улыбается очень жутко.
– Ты не перепутал?
– Нет!
– Не может быть, Ильюха, – после небольшой паузы заявил Слава. – Мы же сами видели, как его застрелили.
– Знаешь, Слава…
Я прикусил язык, собираясь с мыслями.
– Ну, чего?
– Помнишь, как Проскурина расчленили в пещере?
– Ну да. Такое не сразу забудешь.
– …А потом опять собрали, и он ходил живой, хотя мы считали его погибшим?
– Было такое, – нехотя признал Слава.
– Может быть и Лепяго оживили? Эти харги, которых заперли в пещере… откуда мы знаем, на что они способны?
Слава так тяжело вздохнул, что из щели полетела труха.
– Да уж, кто знает…
– Как там Вадик? – спросил я после долгого молчания.
– Нормально. Слабый только. Перевязали его, антибиотиков дали, – сообщил афганец.
– Бежать сможет? – спросил я.
– Погоди ты бежать. Чую, какая-то поганка затевается. Посмотрим, что завтра будет.
По моим соображениям, бежать надо было сегодня, но без корефана с ножом одолеть часового я бы не взялся. А Слава что-то задумал. Приходилось его слушаться, тем паче, что опыта выживания было больше у него.
Стемнело. Мы заснули не поев. К счастью, мне от пережитых волнений ни есть, ни пить не хотелось. Слава за стеной ворочался и Вадик иногда стонал. Я подумал, что фамильное древо Гольдбергов исправно разрастается исключительно в направлении спекулятивной торговли золотом и антиквариатом. Любое отклонение от родового бизнеса порождает чахлые ветви, которые спешит отрезать заботливый Садовник. Закономерным будет смерть Вадика здесь или в тайге, неподалёку от места гибели беспутного отца. Нельзя отрываться от исконного дела! Небеса за это карают.