Кладоискатели (сборник)
Шрифт:
— Не знаю, не видал…
— Мямлина не видели?
— Никого не видал.
— Что же вы — спали?
— Нет, не спал… Никого не видал…
На его лице застыло мученическое выражение, пальцы подрагивали. Так кто же сидел перед следователям — запутавшийся в противоречивых показаниях мерзавец или обманутый кем-то человек. Может быть, даже запуганный. Темное прошлое было у Нифонтова, что бы там ни толковал Хусаинов. Всех ли валютчиков взяли тогда? И вообще… А что вообще? Чем можно запугать человека до такой степени, чтобы он ссудил наган для убийства? И почему наган? Кричащая улика… Почему не нож? Почему не железка какая-нибудь?
Почему же все-таки наган?
«И что делать сейчас? — думал Кириллов, наблюдая за Нифонтовым. — Выложить перед Нифонтовым заключение экспертизы? Арестовать? А если убийца не он? Ведь случаются же иногда невероятные, казалось бы, вещи. Не приберечь ли эту улику? О том, что Мямлин убит из нагана вахтера, в Нылке известно пока только троим — мне, Мише Вострикову и убийце. А знает ли убийца о том, что мне это известно? На экспертизе побывали четыре нагана. Все четыре возвращены. В конце концов Нифонтов от меня не уйдет. Есть, конечно, в этом определенный риск: я могу нарваться на неприятности, если с Нифонтовым что-нибудь приключится. Но можно ведь и подстраховаться. Существует же для чего-то наружное наблюдение».
Леснева-младшего разбудили голоса. В комнату вползал тусклый рассвет. Уже побледнел прямоугольник окна, но темнота еще не отступила, не рассеялась. Он взглянул на часы: половина пятого.
Голоса были знакомы. Один — бас — принадлежал соседу, второй — гундливый — Чурикову. Они скорее всего собирались за грибами и поджидали кого-то. И от нечего делать болтали.
Славка тихо злился, слушая, как сосед долго и нудно долдонил про корову, которая много жрет. Эту тему он может обсуждать часами, было бы только с кем. И пока он уныло басил, Славка успел снова задремать и увидеть сон, наверное, какой-то страшный сон, потому что вздрогнул и открыл глаза. И услышал голос Чурикова:
— Вот я и говорю. До Мямлина у него не жизнь была, а малиновый звон. Обставился Силыч, в прихожую я ему лосиные рога собственноручно повесил. Чтобы было куда Аньке-то верхнюю одежду помещать: шляпку там или плащик. Остальную площадь он тоже в ажур привел, ванну даже сгоношил. Вот смеху-то.
— Да уж куда уж, — откликнулся сосед.
— И я вот говорю, — сказал Чуриков. — Теперь, к примеру, убили Мямлина-то. Выходит, запонадо-бится ванна. Ты как рассуждаешь?
— Да ты что? — изумленно пробасил сосед. — Ты — Силыча?..
— А что — нет? Трубки-то я узнал…
— Какие трубки?
— Которые к телу были приспособлены, вот какие.
Он замолчал. У Леснева-младшего по спине пробежал холодок. Но это же невозможно… Отец спал в ту проклятую ночь.
Спал?
И Славка, в который уже раз, стал перебирать в памяти события той ночи.
Они тогда поцапались с Люськой. Он пришел домой до двенадцати. Дверь отцовой комнаты была закрыта.
Закрыта… Он поужинал и лег спать. И сразу
А утром? Утром он увидел…
В комнате запахло сигаретным дымом: собеседники под окном закурили. А Славка на кровати лежал навзничь, затаив дыхание, и смотрел в потолок. Нет, не потолок он видел, а черные ботинки. Мокрые черные ботинки, висящие на колышках на крыльце… Так вот что все время его тревожило…
— Бормочешь ты зря, Чуриков, — сказал сосед. — Стреляли ведь в Мямлина.
— Вот и я говорю, — готовно откликнулся Чуриков. — Стреляли. А ты скажи: сподручно ли Силычу, допустим, финку в ход пустить? Он вон какой пиндитный. Брюки что твой топор — острые. На фронте небось не меньше чем взводом управлял. Привык пистолетом помахивать.
— Да брось ты…
— Чего бросать-то? Мишка — участковый, думаешь, для чего наганы по поселку собирал? Следователь, ясное дело, на Нифонтова грешил. Близко от сушильного, как же… Меня допрашивал… Да не туда он смотрит…
— Что ж ты про трубки-то? Сказал?
— А на хрена? Я свою фамилию люблю в ведомостях на зарплату проставлять, а не в протоколах… Не бойся, не заржавеет… Видал, как оперы эти трубки обряжали, упаковывали?
Чуриков сплюнул и круто переменил тему:
— Где же этот чертов обалдуй?
— Щи, наверное, хлебает. Он в лес на сытый желудок всегда ходит. Как корова моя…
— Да, жизнь, — вздохнул Чуриков. — Вот я и говорю: барахтается теперь Силыч, как муха в сметане. А почему? А потому, что глаз положил на молодую.
Голоса стали удаляться. Славка продолжал лежать неподвижно. В комнате постепенно светлело. Выступил из темноты угол стола. Как на фото в проявителе, стали прорисовываться контуры кресла, книжной полки, буфета. За окном вставал новый день. А за дверью, в соседней комнате спал отец. Как вчера… За той же дверью… Тот же самый человек… Он, как и вчера, встанет в восемь часов, выпьет жидкого чаю, съест бутерброд, произнесет несколько раз свое привычное «невозможно представить» и уйдет в контору. Как вчера… А сын будет лежать, притворяясь спящим, до тех пор, пока за отцом не закроется дверь.
Что же сын будет делать потом?
Леснев-младший встал в половине девятого, дождавшись щелчка замка на входной двери. На столе в кухне белела записка: «В холодильнике есть колбаса». Он решил в холодильник не заглядывать, поискал кофе и вскипятил в литровой кастрюльке. Потом пошел бриться. Прежде чем включить бритву, внимательно всмотрелся в свое отражение, чем-то оно ему не понравилось. Но чем, он так и не понял. Делать ничего не хотелось. Вообще не было никаких желаний, все валилось из рук.
«Не бойся, не заржавеет», — сказала эта скотина — Чуриков. Славка представил себе его опухшую ухмыляющуюся рожу, заплывшие свинячьи глазки… Сволочь… И он должен верить этой сволочи? Чуриков — пьяница, дубина и трепач… Но ботинки… Ботинки сушились на крыльце… Ночью шел дождь…
У Чурикова не заржавело.
«А почему? А потому, что глаз положил на молодую».
Совсем недавно Лесневу-младшему это казалось смешным. Трогательные стариковские ухаживания… Ванночка для Анечки… Теперь эта ванночка попадет в протоколы к Кириллову. Не к ней ли он подбирался, когда задавал свои странные вопросы? Этот его интерес к Нифонтову… Копание в прошлом их семей… Что же, неужели Кириллов думает, что Люськин отец дал его отцу наган? Какая-то чушь все это… Бред… Да, это бред… Но почему же он думает об отце как об убийце? Почему?