Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны
Шрифт:
— Понимаю, о, как я тебя понимаю.
Родион уже сидел на лавке, одеяло упало на пол, но он не чувствовал холода. Что может быть интереснее в двадцать пять лет, чем разговор про любовь? И, внимая пылким речам друга, он сам переносился в уютную гостиную, где сидела, гордо вздернув головку, другая девица, прелестная и милая. Та, которую его семья разорила, оставив без приданого, и которой он никогда не сможет сознаться в своем чувстве, потому что сам неустроен и беден.
— А Лизонька Сурмилова знает, что ты в нее влюблен?
— А как же, — бодро откликнулся Матвей. — Это первое дело — сознаться в своих чувствах, Она ответила
— Обстоятельства… они коварны! Обстоятельства выше нас, они держат нас за горло.
— Слушай, у тебя есть чего-нибудь выпить?
— Квас.
— А покрепче?
— Не надо тебе покрепче, опять развезет. — Родиону не хотелось отвлекаться от прекрасного, волнительного разговора. — А что ты будешь делать, когда мадемуазель Сурмилова вернется в Петербург?
— Женюсь немедля. Если, конечно, этот боров — ее папаша — не будет палки в колеса вставлять.
— Это ты про Сурмилова?
— Но если и будет вставлять, я пойду до конца!
— Про Сурмилова говорят, что он сказочно богат, — осторожно заметил Родион.
— Ах, что мне его богатство? Богатство души не греет. Любовь — вот главное. — Проказница ночь настолько все смешала в голове нашего героя, что он совершенно искренне верил тому, что говорил, и Родион тоже поверил в эту искренность.
— Значит, богатство не главное? Но на жизнь семейную тоже надо деньги иметь!
— Богатство, конечно, не мешает, но основа всего — любовь. Слушай, я ведь много не прошу, но капля спиртного у тебя найдется?
На этот раз просьба Матвея была услышана. Родион прошлепал босыми ногами в соседнюю комнатенку, нащупал на поставце бутылку венгерского. Она была ополовинена, Флор, негодник, балуется барскими припасами. Матвей выпил вино прямо из бутылки, остатки венгерского промыли его мощную глотку.
— Все, теперь спать…
— Теперь спать. — Родион подоткнул одеяло со всех сторон, после холодного пола ступни приятно пощипывало. Голова была полна мыслями о княжне Клеопатре. И, словно угадав его мысли, Матвей уже сонным голосом пробормотал:
— А Клепке ты приглянулся… Ей-богу, меня не проведешь. Ты бы наведался как-нибудь, развлек тетку с племянницей.
Родион опять сел на лавке.
— К Клеопатре Николаевне я «наведаюсь», как ты изволил выразиться, только тогда, когда смогу что-либо предпринять для возвращения ее наследства.
— Опять все упирается в Плутарха? Ладно, но дай слово, что как только эта книга окажется у тебя в руках, то независимо от результата ты придешь с визитом к Клеопатре.
— Хорошо, обещаю, — согласился Родион, а сам подумал: «В следующий раз я пойду в дом Миниха ночью и один».
12
Бал во дворце давался по случаю прибытия в Петербург послов из далекого экзотического Китая. Накануне государыня дала им торжественную аудиенцию. Послы вручили грамоты: Китай признает Анну императрицей и выказывает ей свое глубокое почтение. Потом пошли подарки: фарфор, жемчуг, драгоценные камни, дивные изделия из раковин… Вечером на балу Анна щеголяла в новом жемчужном уборе: ожерелье по величине скорее походило на оплечье [25] .
25
Оплечье —
На балу присутствовали иностранные послы, резиденты, консулы и секретари. Поистине это был урожайный месяц на дипломатов. Неделю назад русский двор взволновало появление турецкого уполномоченного Хамиль-мир-алема. Ждали туземца в чалме со свирепым выражением лица, а увидели европейски образованного человека, который по-французски говорил, как парижанин, при этом остроумен, любезен, мил. Дамы были в восторге.
Но с появлением китайцев интерес к турецкому посланнику сразу пропал. Послов из Китая прибыло трое, все они были мандаринами II степени, то есть людьми высокого достоинства (старший из них имел два павлиньих пера — знак высшего отличия). Одеты китайцы были ярко и странно. Желтые лица их были гладкими, ухоженными, мелкие морщинки лучились у глаз, они все время улыбались: даже приблизительно нельзя было понять, сколько им лет, двадцать пять или все сорок. Конечно, публика подверглась соблазну — постоять рядом и, не отрывая глаз, следить за каждым движением этих диковинных китайских кукол. Но государыня одним взглядом навела порядок. Группа любопытных рассосалась, попряталась за колонны и уже оттуда жадно следила за поведением экзотических гостей.
Китайцев меньше всего волновало повышенное внимание к ним петербургской публики. Они сами с не меньшим любопытством рассматривали зал, трон, гобелены на стенах, люстру-паникадило [26] на тысячу свечей, но более всего их интересовали люди. Начались танцы. Все перешли в бальную залу. Китайцы необычайно оживились. Их явно забавляли и музыка, и фигуры менуэта.
Анна спросила послов, какую из присутствующих дам они считают самой красивой. Переводчик старательно перевел вопрос. Старший, тот, что с павлиньими перьями, учтиво поклонился:
26
Паникадило — церковный подвесной светильник со многими свечами.
— В звездную ночь трудно сказать, которая самая блестящая из звезд.
Стоящий рядом Бирон неодобрительно фыркнул, посол явно уходил от ответа. Этикет требовал назвать самой красивой Анну, но китайцы не хотели столь очевидно грешить против истины.
— Я жду… — не унималась императрица.
Танец кончился, кавалеры повели дам на места. Китайский посол сделал шаг и склонился в поклоне перед цесаревной Елизавет. Она раскраснелась после танца, глаза ее сияли, веер трепетал в руке, как диковинная бабочка. Китаец жестом показал цесаревне, чтобы она подошла к государыне. Та, не скрывая удивления, повиновалась.
— Эта юная девица наиболее прекрасная из всех, — перевел переводчик, и китайцы с готовностью закивали.
Каждый мало-мальски разбирающийся в жизни двора понимал, что худшего выбора китайцы сделать не могли. Анна не любила дочери Петра, чувствуя в ней постоянную угрозу трону.
— Тебя назвали самой красивой, — строго сказала Анна, когда Елизавета присела перед ней в глубоком поклоне.
— О да, — добавил важный китаец, — если бы у этой пери глаза не были столь велики, то у нас на родине никто бы не остался живым, увидя такую красоту.