Клан быка
Шрифт:
– Думаешь, ты здесь потому, что кто-то так делает деньги? Не без этого… Но не это главное, рогатенький. Всех по жизни кто-то имеет. Любого. От панельной бляди до президента Штатов. Но! – Сатир поднял палец. – Всех имеют, но не все попадают в такие места. Сечешь?
– Не очень.
– А ларчик просто открывался: неуживчивый ты.
– Да пошел ты…
– Вот! Я же говорю – неуживчивый. Поэтому ты и здесь. Для того чтобы перевоспитаться.
– Я? Перевоспитаться?! Да это их сюда надо! Их!!!
– Ой… – поморщился
– Но тогда про какое перевоспитание… – зашипел Леха, еле сдерживаясь.
– Вот про это самое, – невозмутимо отозвался сатир, шагнул к Лехе и ткнул пальцем в лоб. Постучал в броневой нарост. – Чтобы перестал нести вот эту вот пургу для детей-олигофренов из стран западной демократии!
– Слушай…
– Нет, это ты слушай! Выкинь из головы весь этот западный бред про абстрактную справедливость, и жить сразу станет легче! Потому что у нас так не живут. Понимаешь, салажка рогатенькая? Общество у нас инвертированное, и живут здесь прямо наоборот. И когда ты со своими красивыми идеалами вылезаешь на сцену, ты мешаешь жить всем остальным. Потому и…
– Это я мешаю?!
– Ты, ты мешаешь. Или кто тут сидит, изолированный от общества? Пушкин?
Леха очень медленно втянул воздух сквозь зубы, еще медленнее выдохнул.
– Вот видишь? Ты – тут. А твой помдепа – нормально живет. И в реале нормально устроился, и здесь на джипе раскатывает. И этот… кто там тебя в Гнусмасе кинул? Тоже неплохо живет, раз на современный комп и на подписку денег хватает. А вот ты – вкалываешь и жилы рвешь.
Леха скрипнул зубами.
– Ну да, – кивнул сатир. – Это еще мягко говоря… А все почему? Потому что не умеешь жить как все. И здесь и там! – Сатир мотнул головой куда-то назад и в небо. – В реале тоже небось жилы рвал непонятно для чего?
– а я…
– Тихо, тихо. Не буянь. Ну, отсидел ты на блокпосту честно свои три года, знаю. И кому нах это нужно?
Леха задрожал от ярости, открыл рот… Но так ничего и не сказал. Потому что…
– Вот-вот. Никому. Пора бы уже понять, что красивые слова красивыми словами, а жизнь совсем в другом месте. И если все живут не так, как ты, то пора перестать строить из себя благородного рыцаря и начать жить как все. Где надо, лизнуть поглубже, а где надо, расслабиться и постараться получить удовольствие…
– Я никогда! – прошипел Леха сквозь зубы. – Слышишь? Никогда ни под кого не прогибался! И не буду. И ты, вместе с твоим модером, можешь…
Сатир не выдержал взгляда, опустил глаза… всего на миг. Хмыкнул и тут же снова уставился глаза в глаза. Осклабился:
– То есть рога тебе еще до конца не обломали? Мало словил приключений на свою задницу? Ну-ну. – Он поднял лапку и нацелил палец на валун с черточками. – Ты учти, упертенький, это ведь еще недели не прошло…
– Пошел отсюда.
– Что?
– Пошел. Отсюда. Вон.
– Ну ты это!
Глазки расширились и глядели уже не на Леху, а куда-то за плечо…
– Halt! – рявкнуло за спиной. Осыпались камни, затопали сапоги…
Леха крутанулся, но предательская щебенка разлетелась из-под копыт, и передняя нога подвернулась.
Сатир рванулся в сторону, к валуну. Но тут сзади зачпокало – пм! пм! пм! – словно выстреливали пробки из бутылок с шампанским, и сатир рухнул на щебенку.
– Liege!
Сатир и не пытался встать. Лишь тихо скулил, схватившись за колено. Шерсть на ноге всклокочилась двумя вулканчиками, и оттуда с каждым ударом пульса выплескивалась темная кровь.
– Льежьять, звьерьи, – предложили уже спокойнее. От расщелины расходились полукругом четверо.
В одинаковой серой форме, напомнившей фильмы о Второй мировой. В одинаковых серых касках. С одинаковыми карабинами, на концах которых большие дутые глушители… Даже лица будто одинаковые – четкие подбородки, сине-серые глаза. Из-под касок выглядывают льняные волосы…
Движения четкие, выверенные, согласованные. Не четыре разных человека, а части одной машины. На плече у каждого нашивка серебристой нитью. Крест, но не простой, а с узорами на краях и с отростками по диагонали, что-то средневековое…
«Тевтоны»… Так назвала команду профессионалов та чертова ведьма в Гнусмасе… Немецкие игроки, профи по объявлению. Зарабатывают на жизнь тем, что делают в этой игре. Им спешить некуда, и от них не убежать, как от Пупса с Крысом и лысым.
Не убежать. Разве что…
Леха осторожно пошоркал задними ногами, разгребая щебенку, нащупывая камни крупнее. Надежнее.
Уж лучше быстрая и легкая смерть, а потом очутиться на камнях у другого выхода!
Леха рванул на них – и сразу четыре глушителя уставились на него. Но Леха несся вперед, оскальзываясь на щебенке, но вперед, вперед! Давайте, сволочи, давайте! Бейте очередями! Уж кто-нибудь попадет так, чтобы насмерть и быстро…
Пум! Всего один выстрел.
Правая передняя нога перестала держать вес. Леха ухнул вниз, проехался грудью и мордой по щебенке. Камни скрипели по броневым наростам, выдирали куски шкуры…
Только от этого не умирают. Ни от царапин, ни от одной раны в ногу. А больше выстрелов не было.
Немец с голубыми глазами снял с карабина левую руку и, улыбаясь, погрозил Лехе пальцем: не шали.
– Это быть надолго, звьерья, – сказал он, безбожно коверкая слова. – Долго, много-много раз. Умирать, родиться, умирать, родиться… Много-много. Gut.
Он улыбнулся, но глаза остались такими же холодными, как серебристая нашивка на рукаве.
Леха попытался подняться, но правая нога отказывалась держать вес. Будто и нету ее… Тело завалилось набок, и Леха рухнул мордой в щебенку.