Клан Пещерного Медведя
Шрифт:
Великий Мог-ур вскинул голову и устремил на нее пытливый взгляд. В его единственном темно-карем глазе она различила отражение той печали, которую испытывала в этот миг. Слившись с ней, он открыл для нее пути, невозможные для него самого. Он не видел картин будущего, но осознал – это будущее ему не принадлежит. Оно принадлежало Эйле и подобным ей. Мог-ур был не в состоянии осознать причины своей обреченности. Но он с содроганием понял: угасание неотвратимо.
Креб не умел мыслить абстрактными категориями. Лишь с большим трудом он научился считать до двадцати. Но его могучий дух обладал способностью к прозрению и
– Убирайся! – крикнул он.
Эйла вздрогнула от неожиданности. Ее поразило, что он кричит во весь голос. Мгновение спустя до нее дошло – он вообще не разомкнул губ. Она почувствовала его приказ, а не услышала его.
– Убирайся прочь! Немедленно!
Эйла стремглав бросилась по коридору. Некоторые каменные светильники, догорев, с шипением гасли, но все же света было достаточно, чтобы не заплутаться. Пробежав через подземные залы, где лежали в забытьи мужчины, Эйла не услышала ни звука. Она миновала проход, освещенный оплывшими факелами, и выскочила на открытый воздух.
Небо светлело, предвещая близкий восход, но темнота еще не рассеялась. В голове у Эйлы было ясно, действие напитка окончилось. Но ею владела невероятная усталость. Увидев распростертых на земле женщин, изнуренных бешеной пляской, она торопливо улеглась рядом с Убой. Сбросив с себя накидку во время ритуала, Эйла так и не успела одеться, но, подобно всем прочим женщинам, не замечала утреннего холода.
К тому времени, как в проеме пещеры показался Мог-ур, Эйла уже провалилась в тяжелый сон. Прихрамывая, он приблизился к ней, коснулся ее спутанных белокурых волос. Страшная тяжесть давила его душу. Нельзя было допускать ее, корил он себя. Надо было умертвить ее на глазах других Мог-уров, ведь она совершила непростительное злодеяние. Но какой в этом прок? Ее смерть ничего не изменит, не отвратит от Клана грядущих бедствий. Зачем же лишать ее жизни? Эйле не суждено разделить удел Клана. Но он не может перестать любить ее.
Глава 25
Гув вышел из пещеры, сощурился от яркого утреннего солнца, потер глаза и сладко потянулся. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что неподалеку на бревне, сгорбившись, сидит Мог-ур. Почти все факелы и светильники погасли; Гув забеспокоился, вдруг кто-нибудь не найдет в темноте выхода из пещеры. Надо спросить у Мог-ура, не следует ли наполнить светильники жиром и зажечь новые факелы, решил он. Но, подойдя к Мог-уру поближе, он различил, как посерело лицо старого шамана, как бессильно поникли его плечи, и остановился. Не стоит беспокоить Мог-ура, лучше сделать все самому, сообразил Гув.
«Мог-ур стареет на глазах, – размышлял помощник шамана, направляясь в пещеру с запасом фитилей, факелов и сосудом, полным медвежьего жира. – Он уже не тот, что прежде. Путь на Сходбище дался ему нелегко, а обряды забрали все его силы без остатка. Странно, – подумал Гув, – никогда раньше у
Один за другим из пещеры появлялись мужчины. Все, протерев заспанные глаза, принимались удивленно пялиться на женщин, все еще погруженных в беспамятство. Мужчины не могли понять, в чем причины столь необычной усталости, свалившей женщин с ног. Одна из женщин, проснувшись, прежде всего, бросилась за своей накидкой. Затем она принялась расталкивать остальных, чтобы они поскорее оделись.
– Эйла! – Уба легонько толкнула молодую женщину. – Эйла, проснись!
– Мммм, – только и ответила Эйла, поворачиваясь на другой бок.
– Эйла, Эйла! – Уба потрясла сестру за плечи. – Эбра, мне никак не разбудить ее!
– Эйла! – во весь голос крикнула женщина вождя и хорошенько тряхнула Эйлу.
Та с трудом открыла глаза, попыталась сделать какой-то знак, но веки ее вновь сомкнулись, и она свернулась клубочком.
– Эйла, Эйла! – не отставала Эбра.
Молодая женщина открыла глаза.
– Ступай в пещеру, доспишь там. Здесь тебе нельзя оставаться. Мужчины уже выходят, – распорядилась Эбра.
Пошатываясь, Эйла направилась к пещере. Несколько мгновений спустя она вернулась, бледная и испуганная. Остатки сна слетели с нее.
– Что случилось? – спросила обеспокоенная Уба. – На тебе лица нет. Ты что, повстречалась со злым духом?
– Уба! Ох, Уба! Чаша! – Эйла опустилась на землю и закрыла лицо ладонями.
– Чаша? Какая чаша, Эйла? О чем ты?
– Она разбилась, – пояснила Эйла.
– Разбилась? – в недоумении переспросила Эбра. – Стоит ли убиваться из-за разбитой посуды! Сделаешь себе новую чашу.
– Нет, нет. Такой мне не сделать. Это чаша Изы, та, что досталась ей в наследство.
– Чаша матери? Ее ритуальная чаша? – изменившись в лице, повторяла Уба.
С течением лет дерево, из которого была сделана чаша, стало хрупким и ломким. В нем возникла трещина, до времени незаметная под слоем белой краски, но удара о камни оказалось достаточно, чтобы чаша раскололась надвое.
Эйла была так расстроена, что не ощутила на себе пристального взгляда Креба. Известие о том, что древняя чаша разбита, подтвердило мрачные догадки Великого Мог-ура. «Так и должно было произойти. Больше мы не будем прибегать к чарам священного напитка, – решил он. – Минувший обряд был последним. Тайну корней я унесу с собой, скрыв ее даже от Гува, Клан забудет об их чудодейственной силе».
Старый шаман тяжело оперся на посох и поднялся, морщась от ломоты в больных суставах. «Я провел всю свою жизнь в холодных святилищах, – думал он. – Настал черед Гува. Возможно, он еще молод. Но я слишком стар и жажду покоя. Через пару лет Гув будет готов к тому, чтобы стать Мог-уром. Непременно будет. Кто знает, сколько я еще протяну…»
Бран сразу заметил, с Мог-уром творится что-то неладное. Но вождь полагал, причина уныния старого шамана – упадок сил, неизбежно наступающий за праздничным одушевлением. К тому же Мог-ур наверняка догадывался – заканчивается его последнее Великое Сходбище. Бран понимал, что старый шаман с трудом выдержит обратный путь и из-за него Клану придется двигаться медленнее.
Перед отбытием вождь решил отправить охотников на промысел. Надо было пополнять запасы Клана хозяев свежим мясом, а у них позаимствовать вяленого, необходимого в дороге.