Клара и тень
Шрифт:
– С каких пор ты, Поль, стал еще и начальником отдела безопасности?
– Не в этом дело, Эйприл, не в этом дело…
– Изо всех сил!.. Настоящий вопль,Ширли…
– Австрийская полиция ищет Диаса даже под ковром министра внутреннихдел, – заметила Вуд. – Не думаю, что нужно идти на большие человеческие и денежные затраты, когда они могут сделать эту работу за нас. То, что собаки приносят добычу, вовсе не значит, Поль, что это они – охотники.
– Два…
– Ладно, будь по-твоему, Эйприл. Я только хочу…
– Три!
– АааааааааааААААААААА!!!..
Странно
– Черт, Вилли! – воскликнул Бенуа. – Не можешь заткнуть глотку этой идиотке? Так невозможно говорить!
Вилли де Баас отодвинулся от микрофона и отключил звук динамиков.
– Прости, Поль. Это Ширли Карлони. В апреле она сломалась, и ее оперировали, помнишь? Но в порядок ее не привели.
Босх припомнил, что это слово, «сломаться», стало популярным среди сотрудников отдела по уходу за «Цветами». Оно означало самую большую проблему, которая могла возникнуть у картин: повреждение позвоночника.
– Сними ее на неделю, отмени препараты для гибкости, увеличь дозу обезболивающего и позвони хирургам, – сказал Бенуа.
– Это я и собирался сделать.
– Ну и, будь добр, прикрути громкость своего замечательного динамика… О чем это я?… Эйприл, не думай, я не хочу контролировать твою работу. Ты знаешь, до какой степени мы тебе доверяем. Но проблема… скажем так… несколько особая. Этот придурок уничтожил не девочку, а достояние человечества.
– Я за все отвечаю, Поль, – с улыбкой произнесла Вуд.
– Ты за все отвечаешь, чудесно, и я за все отвечаю. Мы все за все отвечаем в нашей художественной компании, Эйприл. Если хочешь, можем так и сказать страховым компаниям: «Мы за все отвечаем». И нашим спонсорам и частным клиентам мы тоже можем это сказать: «Мы за все отвечаем». Потом устроим им обед в зале с десятью обнаженными картинами Рэйбека и пятьюдесятью изысканными украшениями в качестве столов, цветочных ваз и стульев а-ля Стейн, у них у всех отвиснет челюсть, а мы попросим у них еще денег. Но они скажут нам: «У вас изысканный интерьер, но если агент вашей службы охраны может безнаказанно уничтожить ценную картину, кто после этого захочет страховать картины? И кто отдаст деньги, чтобы купить их?» – и будут правы.
Бенуа жестикулировал пустой чашкой. «Столик» уже давно ждал, пока он поставит чашку на доску, но увлеченный Бенуа этого не замечал. От украшения не исходило ни звука, ни жеста: оно просто присело на пятки и ожидало, сосредоточившись на поддержании равновесия. При дыхании его живот колыхался, и чайник слегка дрожал. Глядя на эту сцену, Босх почувствовал неуместное желание рассмеяться.
– Наша фирма основана на красоте, – говорил Бенуа, – но красота без власти – ничто. Представь, что умерли все рабы и фараону приходится самому таскать каменные глыбы…
– Он бы сломался, – добродушно заметил Босх.
– Искусство – это и есть власть, – отрезал Бенуа. – В стене крепости пробита брешь, Эйприл, и ты отвечаешь за то, чтоб ее закрыть.
Он наконец вспомнил о чашке и быстрым движением
В эту минуту цвет комнаты скользнул по спектру к более глубокому пурпуру, как при появлении грозового облака.
– Я хочу знать, что с Аннек, – послышалось на английском языке с гарлемским акцентом.
Все обернулись к экранам. Даже не глядя, они знали, что это Салли. Девушка опиралась на один из «козлов» в спортзале для картин, и камера снимала ее до середины бедер. На ней были футболка и шорты. В паху шорты западали. Она смыла краску растворителями, но, несмотря на это, ее эбеново-черная кожа поблескивала темным пурпуром. Желтая этикетка, свисавшая с шеи, была исключением.
– Я не верю в рассказы о гриппе… Единственная причина, по которой снимают картины в этой дурацкой коллекции, – это ломка, и если папаша Вилли меня слышит, пусть скажет, что это не так…
Вилли де Баас отключил микрофоны и поспешно заговорил с Бенуа:
– Поль, мы сказали картинам, что у Аннек грипп.
– Черт побери, – пробормотал Бенуа.
Салли, не переставая, улыбалась. Более того, она выглядела счастливой. Босх подумал, что скорее всего она накачалась наркотиками.
– Посмотри на мою кожу, папаша Вилли: посмотри на мои руки и сюда, на живот… Если ты выключишь свет, меня все равно будет видно. Моя кожа – передержанная клубника. Смотрю на нее, и хочется есть сливы. В таком виде я с прошлого года, и меня не снимали ни одного разочка. Или ломаешься, или выставляешься, какой тут грипп. Но ни Аннек, ни я не можем сломаться, правда же?… Наши позы с прямой спиной удобнее, чем у большинства других. Вам повезло, так все говорят. «Ну и повезло!» – завидуют… А я скажу: как посмотреть… Это правда, другие картины после рабочего дня уносят на носилках… Нам же, напротив, завидуют, потому что мы можем ходить без боли в спине, и нам не нужны имплантаты препаратов для гибкости, с которыми можно попасть в правую голень правой же ногой, так ведь, папаша Вилли?… Но это отделяет нас от остальных, поскольку мы не относимся к официальной группе сломанных… Так что не обманывайте меня. Что там с Аннек? Почему ее сняли?
– Черт побери, – снова сказал Бенуа.
– Она может устроить скандал, – сказал де Баас, поворачиваясь к Бенуа.
– Она устроит скандал, – уточнил один из помощников.
– Что происходит, папаша Вилли?… Почему ты молчишь?…
Бенуа возмущенно выругался и встал.
– Дай мне, Вилли. Зачем ты сказал ей эту глупость про грипп?
– А что им было говорить?
– Папаша Вилли? Ты тут?…
Бенуа быстрыми шажками подошел к де Баасу.
– Это картина стоит тридцать миллионов долларов, Вилли. Тридцать лимонов и ежемесячное содержание, о котором я лучше помолчу… – Он взял микрофон, протянутый де Баасом. – И заменить ее нельзя: владелец хочет ее.Тут нужно действовать осторожно…
Голос Бенуа внезапно стал необычайно сладким:
– Салли? Это Поль Бенуа.
– Ух ты! – Салли вытащила указательные пальцы из карманов и поставила руки на пояс. – Сам дедуля Поль… Какая честь, дедуля Поль… Дедуля Поль всегда берет трубку, когда нужно что-то исправить, так ведь?…