Кларк и Дивижн
Шрифт:
– Разреши, и все, – сказала Роза матери. – А мы с ней сходим и купим новый костюм.
Мы отправились в галантерею на Первой улице в Маленьком Токио. Выбор был так себе, но я все-таки подыскала цельный темно-синий купальник, в который поместились мои пышные ягодицы.
Костюм я принесла в сумке вместе с моим подарком, набором пуховок для тела, который, как мне показалось, подходил девушке родом из Франции. Раньше на таких сборищах мне бывать не случалось, и теперь я внимательно присматривалась к гостям, чтобы не допустить серьезной
Мы как раз доели сэндвичи, яичный салат между ломтиками хлеба со срезанной коркой, когда мать Виви потянула меня в комнату, которую назвала салоном. Я испугалась, что снова сделала что-то не так.
– Мне очень жаль, но не могла бы ты в другой день прийти поплавать с Виви?
Что, мать Виви думает, что я пришла неподготовленной?
– Мой купальник у меня в сумке.
– Нет, нет, дорогая. Проблема не в этом.
У миссис Пеллетье были широко расставленные глаза и высокий лоб, что делало ее похожей на какого-то лесного зверька из диснеевской “Белоснежки”.
И тут до меня дошло. Это было как в Бруксайд-парке в Пасадене: матери не хотели, чтобы я находилась в одном бассейне с их дочерьми.
Я выбежала в парадную дверь, не попрощавшись с Виви. Путь был под гору, но долгий, и у меня все тряслось, пока я топала по асфальту.
Когда я вошла в нашу заднюю дверь, Роза оторвалась от выкройки платья, которую они с мамой за кухонным столом вырезали.
– Почему ты дома так рано?
Не сумев удержаться от слез, я рассказала, что произошло.
– Говорила же тебе не ходить, – пробормотала мама по-японски.
С ней так и бывало: если пренебрежение к ней выказывали соотечественники-иссеи, обида ее проявлялась жаркой вспышкой гнева, но когда дело касалось хакудзинов, как мужчин, так и женщин, мать сдувалась, наполовину веря в правоту того, что они о нас думали.
Роза терпеть такое не собиралась.
– Зря я, что ли, потратила день на покупки, – пробормотала она и потребовала, чтобы я пошла с ней разбираться с миссис Пеллетье.
Я пыталась сопротивляться, но сестра, как обычно, одолела меня и потащила к машине. Когда она на чем-то настаивала, вся наша семья в конце концов ей поддавалась.
На пороге Пеллетье Роза несколько раз подряд придавила дверной звонок. Выглядела она потрясающе: платье в рюмочку обхватывало тонкую талию, а кожа почти светилась. Миссис Пеллетье она не дала даже возможности поздороваться.
– Вы пригласили мою сестру на прием у бассейна, а потом не разрешили ей искупаться?
Миссис Пеллетье побагровела, как свекла, и попыталась оправдаться, сказав, что она-то всецело за, но ее гостям было неудобно.
– Аки может прийти и поплавать в любое другое время, – сказала она.
Но Роза, как обычно, не отступилась.
– Это неприемлемо. Вы должны извиниться перед моей
– Ох, дорогая, мне так жаль. Правда, жаль. Я недавно в Америке.
“Но мы-то – нет”, – подумала я.
Роза не стала произносить речей о расовом равенстве и о чем-то подобном. Всю дорогу домой мы молчали. Вечером я рано улеглась спать, а Роза, когда стемнело, забралась ко мне в постель и обняла меня. Дыхание у нее после ужина кисло отдавало такуаном, любимой маминой закуской из маринованного дайкона.
– Никогда не позволяй им думать, что они лучше тебя, – прошептала она мне в ухо.
В понедельник Виви со смущенным видом вернула мне мою сумку с купальником и запиской на все той же белой бумаге, вероятно, благодарностью за подарок, который я принесла ей на день рождения. Я едва на нее глянула, а сумку, не прочитав записку, выбросила в мусорное ведро в коридоре.
В школе мне удалось завести пару подружек, но то были девочки, которые выглядели такими же отщепенками, как и я. Если нас что-то объединяло, так это страх остаться одной за обедом и на переменках.
Я дождаться не могла, когда перейду в старшие классы и попаду в один школьный двор с Розой. Здание старшей школы построили за пять лет до того – псевдоготическое сооружение, наводившее на мысль о “Грозовом перевале”, если не считать, что стояло оно не на туманной пустоши, а на залитом солнцем холме.
Когда я наконец поступила в десятый класс, я повсюду таскалась за Розой и ее поклонницами – точно так же, как дома у нас таскался за мной из комнаты в комнату Расти. На людях она едва обращала на меня внимание, лишь иногда роняла, закатывая глаза: “Куда ж деваться, она моя младшая сестра”.
Роза оказалась единственной нисейкой в школьном драмкружке. Однажды вечером она вошла в нашу спальню с переплетенным сценарием в руках. Щеки ее пылали.
– Представляешь, Аки, мне дали главную роль!
Я ждала, что она объявит об этом за ужином, но она ничего такого не сделала, а быстрее обычного проглотила свою порцию маминого оказу, жаркого из свинины и тофу.
– Почему ты ничего не сказала маме и папе? – спросила я, когда мы обе были в постели.
– Боюсь сглазить. Или переволновать маму.
Это и вправду стоило учесть, поскольку с мамы бы сталось, болтая по телефону либо “случайно”, столкнувшись в Маленьком Токио или на рынке с тем или этим, растрезвонить о наших последних успехах – верней говоря, о достижениях Розы. Я не обижалась, что не являюсь предметом маминого хвастовства. Оставаясь вне поля видимости, ты вправе быть заурядной.
Мы с Розой каждый вечер репетировали. “Одно яйцо” Бабетт Хьюз – это одноактная комедия, что меня удивляло, потому что сестра моя была не из шутниц. В пьесе занято три актера, а действие происходит в кафе – посетитель, посетительница по имени Мэри и еще официантка.