Классная дама
Шрифт:
Что бы это ни было, это бред. Я со всхлипом вздохнула и закрыла глаза, откинувшись на спинку жесткого стула. Мой мозг от кислородного голодания выдает кошмары, но я жива, я мыслю, стало быть, существую, и надо только перетерпеть. Несколько дней, вряд ли больше. Я в машине скорой или уже в больнице, а этот сон — неприятно, но не смертельно. Изнутри поднималась истерика — страх, и он был тоже потусторонний: мне нет резона бояться этого мужика. Глюки вреда не причиняют.
Глюк приблизился ко мне, я поняла это по тяжелым шагам и мерзкому запаху, потом что-то тупое и твердое
— Лопухова, — проскрипел палач, — уже отходит, болезная. Жаль ее? — спросил он, и я предпочла видеть… что происходит. Допустим. — Тебе ее жаль?
Я понятия не имею, о ком ты. Но я смотрела ему в глаза. Тупой предмет пополз выше, уперся в подбородок, прямо в кость, и это было разновидностью пытки: такое сильное нажатие. Я дернула головой, палач убрал это нечто и незаметным движением развернул передо мной длинную узкую плеть.
— Сдохнешь, — уверенно пообещал он, — ты тоже сдохнешь, но скажешь, кто заговорщики. Вы хотели убить наследника — ты, Лопухова, Бородина… Дуры-бабы! — Он сплюнул.
Он легко поднял меня за воротник — сопротивление было бесполезно. Я не орала, повисла в его руках, высматривала, что я могу использовать как оружие. Много всего, как в музее пыток — давно была, но надо же, запомнила, все тяжелое, лишь бы дотянуться.
— Семен!
Дверь распахнулась, на пороге возник широкоплечий мужик — на вид как мой мучитель, но в чистой одежде и выше ростом, не человек, а глыба, скала. Семен разжал хватку, я упала на стул, больно ударившись копчиком.
— Окаянный, сын погани! — рявкнул человек-скала. — Полюбуйтесь, господин жандарм! Теперь и эту чуть не засек, еле успели! А ну! Фролка, Аким! Высечь его!
Быстро все менялось, молниеносно, как и положено во сне. Мне стало даже интересно, чем все завершится, в конце концов, в какой момент во сне историческая драма превратится в полет куда-нибудь на Багамы, никто не скажет. Я дернула плечом — больно, значит, я повредила руку, пока спасала мальчишку. Но он жив, он тоже должен быть жив, иначе все зря.
Два мужика, таких же глыбины, выволокли орущего Семена прочь. Проштрафился — никаких церемоний, и мне показалось, ему крышка, потому что вопил он так, словно прощался с жизнью. Дверь закрылась под его крики и непрестанную негромкую ругань главного палача, я перевела взгляд на офицера, стоящего у стены, тот усмехнулся.
— Бережет вас Владыка, Софья Ильинична, — покачал он головой. — Еще минут десять, и ничто бы вас не спасло.
Я молчала. Нельзя умереть от пыток, находясь на искусственной вентиляции легких, и нечего говорить, если не знаешь своих реплик. Офицер сел, пригладил волосы. Это такой устарелый, какой-то животный способ демонстрации мужества? Это мой сон, дружище, и здесь должны быть мои порядки.
— Прасковья Лопухова… — он поморщился и махнул рукой. Я видела его лицо только в профиль, свет от свечи искажал черты, превращая человека в чудовище. — Впрочем, у нее здоровье и без того было слабое. — Он повернулся ко мне. — Мария Бородина молчит, вы тоже молчать будете, Софья Ильинична?
Нет-нет-нет, мне бесконечно интересно, только скажи, что говорить.
— Бабий заговор, — он улыбнулся, и его улыбка была отличным притворством, так что я тоже ухмыльнулась. Офицер улыбаться разом перестал. — Бабий… с мужчинами проще, но что же вы, бабы, такие упрямые?
Ах да, мы хотели убить наследника. Зачем?
Офицер подумал, сунул руку за пазуху, вынул сложенный лист бумаги и издалека показал его мне. Очевидно, письмо должно было мне что-то сказать, но моя реакция — отупелое равнодушие — сбила офицера с толку.
— Софья Ильинична? — окликнул он, а мне все хотелось поправить — Андреевна. — Прасковья Лопухова в письме к Марии Бородиной называет ваше имя.
Я помотала головой. Увлекательно, не спорю, но я как непись в компьютерной игре: вроде присутствую, но ни на что не влияю. Кажется, я еще раз улыбнулась, и кажется, что от растерянности.
— Я понимаю, — сменил офицер тон, а я глотала вставший в горле ком и не могла понять, откуда все это. Тело было будто чужим и мне неподвластным — чем же меня накачали, ввели в медицинскую кому? — С вашей семьей… Илья Егорович сгинул на каторге, матушка ваша вас покинула, последовала за ним. А к чему это все привело, Софья Ильинична? Чего они хотели добиться? Надеялись, что его величество посмотрит на балаган, ахнет, решит, что раз горстка дворян чего-то надумала, то и от престола отказаться не грех?..
Я пожала плечами. С последней фразой я, в общем-то, согласилась — известная мне история никогда не менялась из-за того, что несколько человек чем-то недовольны, тем более в масштабах страны. Исключения были, если этими недовольными оказывались законная венценосная жена и несколько ее влиятельных фаворитов, а на их стороне была армия.
— Ну что же. — Офицер покривил губы, неторопливо спрятал письмо. — Я могу пригласить палача — их еще много. Аким, например, сечь мастер, до смерти никого не засек, но и молчат у него немногие. Вы не из тех, кто сможет терпеть, Софья Ильинична. А потом? — в его взгляде появились сочувствие и понимание. Он играл и за доброго полицейского, и одновременно за злого, и выходило у него не ах. — Вас выволокут на площадь в одной рубахе на потеху гогочущей толпе, швырнут на помост, усекут язык или руку… А дальше — каторга, Софья Ильинична. От вас никто и не ждет иного, но у меня к вам есть предложение.
Я заинтересованно ждала, то есть: мое лицо ничего не выражало. Бояться нечего, только вот…
— Развяжите меня для начала, — попросила я чужим непослушным голосом. — Пока мои руки еще можно спасти.
Только вот тело дрожит мелкой дрожью. Эй, вы, там, в интенсивной терапии, не переусердствуйте.
Офицер улыбнулся, встал, поискал на столе нож, не нашел, вытащил свой кинжал, подошел ко мне, и я встала. Или он высок, или я отчего-то такого низкого роста. Но какой бы я ни была, он…