Классно быть Богом (Good to Be God)
Шрифт:
Она ведет нас вглубь помещения. Потом – вверх по узкой лестнице. Чем-то жутко воняет, но чем – непонятно. Дейв отступает назад.
Старуха кричит:
– Где вы там?
Дейв заходится долгим надсадным кашлем, чтобы было неслышно, как он достает из кармана пистолет и сует его за пояс. Мне все это очень не нравится. Дейв явно напуган. А когда человек, который всяко покруче тебя, напуган, значит, самое время дрожать от страха. Но меня настораживает другое: Дейв буквально приплясывает от радостного возбуждения.
– Ты же знаешь
– Какие легенды?
– О встрече с самим собой.
– Нет, не знаю. Знаю только, что все они плохо кончаются.
– Это точно.
Я иду следом за ним исключительно потому, что не хочу оставаться один. Мы проходим по темному узкому коридору. Ковер у нас под ногами, как я понимаю, прогнил насквозь.
– Вам сюда, – объявляет старуха, тычет пальцем в обшарпанную дверь и поспешно отступает, что, опять же, наводит на самые тревожные мысли. У меня кружится голова. Я чуть не падаю в обморок от страха. Если кто-то затеет стрельбу в этом тесном коридоре, кого-нибудь точно зацепит.
Дейв делает глубокий вдох, собирается с духом и стучит в дверь. Не то чтобы громко, но и не то чтобы тихо. Мы стоим, ждем. Половицы поскрипывают у нас под ногами. За дверью – ни звука. Полная тишина. Дейв оборачивается к старухе.
– Наверное, он не расслышал, – говорит она. – Постучите еще раз.
– Я уже постучал. Одного раза достаточно.
Уже снаружи, когда мы ловим такси, Дейв наклоняется над канавой, и его рвет.
– Я должен был постучать в эту дверь.
– Что там, вообще, происходило?
– Что-то происходило.
Будучи трусом и слабаком, я восхищаюсь смелыми людьми, хотя кое-кто скажет, что смелость – это еще не залог процветания и успеха, и нередко бывает, что трусость приносит значительно больше пользы. Да, сознавать себя трусом – это не слишком приятно, а иногда так и вовсе невыносимо. Но и владеть яхтой с личным вертолетом на борту – это тоже достаточно хлопотно. Где встать на якоре? Куда причалить? Нужна ли тебе третья горничная? Трус умирает, когда бежит с поля боя; смельчак умирает, когда отважно бросается в битву.
– А ты что, вообще ничего не боишься?
– Еще как боюсь. Есть в этом городе люди, которые пугают меня до усрачки. Я, когда ложусь спать, всегда кладу под кровать пистолет.
И на что мне надеяться? Я видел, как жизнь ломала хороших людей, которые были добрее и лучше меня. Я вижу, что люди, которые гораздо храбрее меня, тоже боятся.
– Ты какой-то расстроенный, – говорит Дейв. – Ты слышал ранние записи Сана Ра? Их явно недооценивают. Я запишу тебе сборник.
Через два дня он звонит мне и говорит, что ездил в тот давешний ресторан. Но там было закрыто. Дейв стучал, звонил, даже кричал – и в итоге уехал ни с чем.
– Замри!
Это первое, что я слышу.
Я только что открыл дверцу и собрался сесть в машину.
– Ни с места, Тиндейл. Стой, где стоишь. Даже не шевелись.
Разумеется, я шевелюсь. Оборачиваюсь и вижу двух
Не скажу, что меня удивляет такой поворот событий. Приступ жгучего страха и злости быстро сменяется спокойствием, потому что теперь все закончилось, и можно сдаваться.
Один из них надевает на меня наручники. Я молчу. Потому что, а что тут скажешь? У них есть все основания взять меня под стражу. Я и не отрицаю свою вину.
– Ты арестован, Тиндейл, – говорит полицейский, как будто это не очевидно и без дополнительных пояснений. Меня вовсе не удивляет, что они называют меня по имени. Это вопрос психологии: почему-то считается, что человеку сложнее стрелять в того, кто называет его по имени.
– Ты арестован, Тиндейл, – говорит второй полицейский.
Я молчу, не говорю ничего. Когда меня выпустят из тюрьмы, я, наверное, буду уже совсем старым. Может быть, мне останется жить всего несколько лет. Я пытаюсь понять, что я чувствую в этой связи.
– Тебе разве не интересно, за что тебя арестовали?
– За что? – Я задаю вопрос чисто из вежливости.
– Тиндейл, тебя арестовали за то, что ты жалкий мерзавец.
Я тупо смотрю на него.
– Тебе предъявлено обвинение по трем пунктам. Во-первых, ты жалкий мерзавец. Во-вторых, ты скупердяй. В-третьих… и это самое тяжкое преступление… ты не сумел оценить по достоинству гениальных диджеев Гамея с Мускатом.
Теперь я вижу Гамея с Мускатом. Они подходят ко мне. Гамей улыбается во все тридцать два зуба, как последний придурок. Впрочем, “как” тут излишне. Мускат выглядит неуверенным. Явно не знает, как себя вести. Повнимательнее приглядевшись к полицейским, я замечаю, что их форма какая-то не такая. Это даже не форма, а скорее костюмы для театрализованного стриптиза. Это не настоящие полицейские. Это актеры, взявшиеся подработать и срубить пару баксов.
– Мы хотели тебя посмешить, – говорит Гамей.
Я не из тех людей, про которых можно сказать: “Он страшен в гневе”. Как говорится, не вышел комплекцией. Но я в жизни не был так зол. Увидев, какое у меня лицо, диджеи сразу сникают.
– Тиндейл, тебе надо было расслабиться, – продолжает Гамей. – А то ты какой-то уж слишком серьезный. Не теряй чувства юмора, брат. Если ты потерял чувство юмора, считай, все. Трындец.
Видимо, я излучаю вполне ощутимые волны ярости, потому что Гамей поворачивается к Мускату и заявляет:
– Я же тебе говорил, что это не самая удачная мысль.
– Ты – мне?!
С меня снимают наручники. Подложные полицейские вручают мне свои визитки, а Гамей с Мускатом срываются с места и бегут прочь. Бегут со всех ног. Я так зол, что меня аж трясет. В таком состоянии не стоит садиться за руль. Я направляюсь к подъезду, и тут во двор входит курьер. У него бандероль для Напалма. Я кое-как расписываюсь на квитанции (у меня дрожат руки, и я с трудом держу ручку), забираю бандероль и захожу в дом.