Клаудиа, или Загадка русской души. Книга вторая
Шрифт:
Аланхэ растерянно держал в руках побитый кивер. Все молчали. Но тут тишину нарушил звонкий голос Нардо:
– О, папа, пожалуйста! – И ребенок, подбежав к офицерам, в первый раз бросился не к дону Гарсии, а обхватил грязную гамашу солдата. – Ты хороший, ты добрый, да? – залепетал Нардо, заглядывая в темные глаза гренадера снизу вверх. – Папа не будет тебя наказывать, он тоже добрый, он хороший…
Так в жизнь Клаудии и Нардо вошел капрал Гастон Фавр.
Жизнь дона Хоакина решительно изменилась. Теперь вместо того, чтобы трястись в скучной карете, он большую часть времени
– Разрешите обратиться, ваша светлость, – как-то к вечеру рапортовал он, подойдя к Аланхэ, и на всякий случай держа Нардо за руку.
– Говорите, капрал.
– Ваша светлость, сын ваш чрезвычайно смышленый малый. Ему нет еще и трех, а он уже готов разделить с нами все тяготы воинской службы.
– Должно быть, он вам изрядно мешает на марше? – поспешил предупредить возможное недовольство Аланхэ.
– Да что вы, ваша светлость! Ни в коем роде! Солдаты в восторге от его присутствия!
– Спасибо, капрал. – Дон Гарсия не мог удержать довольной улыбки. Он и в самом деле заметил, что с момента появления в рядах его легиона мальчика отношение простых солдат к командующему резко изменилось.
– Рады стараться, ваше сиятельство! Но дело не в этом.
– А в чем же?
– Мы тут посоветовались и решили обратиться к вам с ходатайством.
– Вы уполномочены на это?
– Так точно, ваша светлость!
– Обращайтесь, капрал.
– Необходимо поставить его на довольствие.
– То есть… – опешил Аланхэ, не ожидавший такого поворота.
– Ну, что он, словно бездомный щенок? Надо назначить его рядовым, простите за дерзость, ваша светлость, и определить в конкретное отделение. Не на время боевых действий, конечно…
– Отличная мысль, капрал. Но в какое именно отделение? В ваше?
– Каждое отделение почтет за честь, ваша светлость!
– И все-таки?
– Я бы предпочел своих гренадеров, но вы, конечно… – Фавр слегка замялся, – вашей светлости, наверное, будут приятнее испанские вольтижеры…
Дон Гарсия вспыхнул.
– Я отдам приказ о зачислении маркиза во второй гренадерский.
Дона Хоакина любили решительно все и потому все чаще старались устроить так, чтобы малыш оказался в самом арьергарде: короткие стычки с русскими происходили все чаще. Новая его нянька Гастон, разрывавшийся между желанием наконец поучаствовать в деле и заботой о своем подопечном, не знал, что и делать. Нардо не отпускал его ни на минуту, словно найдя в этом седом ветеране некую замену отцу. Он готов был проводить с ним все время от восхода до заката, не хныча и беспрекословно слушаясь. Но вот однажды Фавра отозвал в сторону один из солдат и что-то прошептал ему на ухо, указывая за ближайший лес. Лицо гренадера просияло и, оставив солдата присмотреть за малышом, он бросился в указанном направлении.
Через час Фавр вернулся, неся за спиной небольшой мешок.
– Ну, рядовой Харандилья, приготовьтесь. Хорошо командовать умеет тот, кто умеет хорошо подчиняться. Второе вы уже более менее доказали, теперь можно приступать и к первому. И помнить мои заветы: не обижать, кормить, строго следить!
Глазенки Нардо загорелись от гордости.
– Рад стараться! – вытянулся он.
Тут Гастон жестом фокусника снял с плеча мешок, развязал веревку и вытащил за шкирку приличного размера коричневого зверька. Зверек шипел и скалился, показывая розовое небо и мелкие зубки.
Нардо ахнул и прижал зверька к груди, а тот, тут же найдя бахрому на курточке мальчика, принялся жадно сосать ее.
– Ишь, голодный! – Фавр разжевал сухой бисквит и выплюнул кашицу на ладонь. – Ешь, дурень.
– Кто это? – все еще не веря своему счастью, спросил Нардо.
– Как кто? – Настоящий медвежонок, вот кто. Их тут много по деревням держат, для продажи. Мать убьют, а кутят потом продают на забаву.
Нардо снова схватил медвежонка.
– У него нет мамы, бедный! Моя мама будет его мамой, да, Гастон? Я назову его Бетунья, ладно?
И с этого дня старый капрал получил возможность участвовать во все учащающихся стычках с русским арьергардом.
Глава третья. Капитан Стромилов
Русские оказались гораздо лучшими воинами, чем это представлялось поначалу. Несколько жестоких стычек стоили французам немалого количества людей не только убитыми, но и взятыми в плен. А вот русские в плен почему-то практически не попадали, несмотря на все непрекращающееся повсеместное и постоянное отступление их армий.
– Почему у нас до сих пор нет пленных? – начинал французский император ежедневный допрос всех маршалов, которых встречал поутру. – Мы уже не раз вступали с русскими в дело, они даже взяли в плен генерала Сен-Женье и множество солдат, а у нас вообще никаких пленных до сих пор нет. Так мы никогда ничего не узнаем о планах русских и их передвижениях.
И из императорской палатки это возмущение, подобно горной лавине, сходило вниз, повторяясь на разные лады маршалами, генералами, штаб и обер-офицерами, растекаясь возмущенной рекой среди тысяч рядовых каким-то болезненным требованием: пленных, пленных, пленных!
Но вот, наконец, в небольшой стычке под Игуменом в плен попал казак, под которым во время боя была убита лошадь. Оживлению императора не было предела, и он решил допросить казака лично.
Как всегда, сев на стул и вытянув левую ногу на барабан, Наполеон знаком приказал свите отойти подальше, а казаку, с обеих сторон конвоируемому гренадерами Старой гвардии – подойти поближе. Казак был смуглый, темный, словно изжаренный на солнце мужичонка, не больше пяти футов ростом, но с живыми глазами и открытым неглупым лицом. На вид ему можно было дать лет тридцать-тридцать пять. Казак явно был страшно огорчен потерей лошади и до всего остального ему, казалось, не было теперь дела.