Клеопатра. Сборник
Шрифт:
– У нас мало времени. Твой час близок, – промолвила она. – Давай лучше поговорим о нашей великой любви, которая длилась так долго и, быть может, продлится за пропастью, отделяющей жизнь от смерти. Ты помнишь ту ночь, когда впервые обнял меня и назвал любимой? О ночь бесконечного счастья! Ради такой ночи стоило жить, если судьба подарила ее человеку. Пусть даже у этой жизни такой горький конец!
– Да, моя египтянка, я
– Он давно умер, любимый, – прошептала она.
– Если он умер, значит, я уже близок к нему. О чем он говорил?
– Этот проклятый человек мертв! Его больше нет! Зачем его вспоминать? О, посмотри же на меня! Поцелуй меня! У тебя бледнеет лицо. Конец близок!
Он поцеловал ее в губы, и недолгое время, пока не пришла смерть, они оставались рядом, нашептывая друг другу слова любви, целовались, точно влюбленные новобрачные. Даже мне, охваченному ревностью, было странно и жутко видеть это.
Наконец, я увидел, как Смерть наложила на его лицо свою печать. Голова его запрокинулась.
– Прощай, моя египтянка! Прощай! Я умираю!
Клеопатра приподнялась на руках, посмотрела безумным взглядом на его пепельное лицо, а потом, громко вскрикнув, упала без чувств.
Но Антоний еще был жив, хотя говорить уже не мог. Я подошел к нему, опустился рядом на колени и сделал вид, что осматриваю его. Поднеся губы к самому его уху, я прошептал:
– Антоний, Клеопатра была моей возлюбленной до того, как перешла к тебе. Я – Гармахис, тот самый астролог, который стоял за твоим ложем в Тарсе, и это я привел тебя к гибели. Умри, Антоний! Проклятие Менкаура настигло тебя!
Он приподнял голову и с ужасом посмотрел мне в лицо. Говорить он не мог, поэтому захрипел и указал на меня рукой. А потом со стоном душа покинула его.
Так я отомстил римлянину Антонию, который держал в своих руках мир и потерял его.
После этого мы привели в чувства Клеопатру, ибо мне пока что было не нужно, чтобы она умерла. Получив согласие Октавиана, мы с Атуа по египетскому обычаю тщательно забальзамировали тело Антония. Для него изгтовили золотую маску, в точности повторяющую черты его лица. На прикрепленной к его груди табличке я написал его имя и титулы, а на внутренней крышке гроба нарисовал краской его имя и имя его отца и сверху – богиню Нут, расправившую над ними свои охранительные крылья.
Затем Клеопатра приказала торжественно поместить гроб в алебастровый саркофаг в заранее приготовленной гробнице. Этот саркофаг был настолько велик, что в нем было место для еще одного гроба, ибо Клеопатра желала, когда придет ее час, лечь рядом с Антонием.
Вот как развивались события дальше. В скором времени я узнал о намерениях Октавиана от одного из его приближенных, некоего Корнелия Долабелла, знатного римлянина, который, пленившись красотой женщины, покорявшей сердце каждого, кто увидел ее хотя бы раз, пожалел Клеопатру в ее бедах. Он попросил меня предупредить ее – а я как лекарь имел право входить и выходить из мавзолея, где она жила, – что через
– Посмотри, Олимпий, как они побледнели, – произнесла она, подняв ко мне печальное лицо, и указала на красные пятна. – А ведь он совсем недавно умер! Даже благодарность человеческая не исчезает быстрее. С чем ты пожаловал? Дурные вести написаны в твоих темных глазах, которые напоминают мне что-то такое, что по-прежнему ускользает от меня.
– Вести не добрые, о царица, – ответил я. – Мне сообщил их Долабелла, а он это услышал от самого секретаря Октавиана. Через три дня Октавиан отправит тебя с принцами Птолемеем и Александром и принцессой Клеопатрой в Рим, чтобы на потеху ликующей римской толпе провести вас по римским улицам в Капитолий, где ты клялась занять трон.
– Не бывать этому! – вскричала она, вскакивая с кресла. – Я никогда не стану идти в цепях за колесницей Октавиана! Что же мне делать? Хармиона, скажи, есть ли выход?
Хармиона встала и посмотрела на нее через длинные опущенные ресницы.
– Госпожа, ты можешь умереть, – негромко произнесла она.
– Конечно, как же я забыла, ведь я могу умереть! Олимпий, у тебя есть нужное зелье?
– Нет, но если царица пожелает, к завтрашнему утру оно будет готово. Я приготовлю такое быстродействующее и сильное зелье, что даже боги не смогут разбудить того, кто выпьет его.
– Так приготовь же свое зелье, властитель Смерти!
С поклоном я ушел, и всю ночь мы с Атуа трудились, готовя смертоносный яд. Наконец он был готов, Атуа налила его в хрустальный фиал и посмотрела через него на огонь, пылавший в очаге, ибо жидкость была прозрачной, точно родниковая вода.
– Ла-ла! – пропела она своим скрипучим голосом. – Подходящий, поистине достойный напиток для царицы! Когда пятьдесят капель этой водицы моего приготовления попадут на ее алые губки, ты будешь отомщен, о Гармахис! Ах, как бы я хотела быть там в эту минуту, чтобы увидеть конец той, кто погубил тебя! Ла-ла! Это будет восхитительное зрелище!
– Месть, это стрела, которая часто разит самого лучника, – сказал я, вспомнив слова Хармионы.
Глава VIII
О последнем ужине Клеопатры, о песне Хармионы, о том, как был выпит яд, о признании Гармахиса, о том, как Гармахис призывал духов, и о смерти Клеопатры
Наутро Клеопатра, спросив разрешения у Октавиана, отправилась в гробницу Антония, сетуя на то, что боги Египта покинули ее. Она поцеловала гроб, укрыла его цветками лотоса, потом вернулась к себе, погрузилась в бассейн, умастила себя благовониями, надела свой самый роскошный наряд и с Ирас, Хармионой и со мной села ужинать. Во время ужина она вся словно светилась, как вечернее небо на закате, и снова, как в былые времена, шутила и смеялась, рассказывая о пирах, которые они устраивали с Антонием. Сказать по правде, никогда она не казалась мне краше, чем в тот последний роковой вечер, когда должна была свершиться месть. За рассказом она вспомнила и тот ужин в Тарсе, на котором она растворила и выпила жемчужину.