Клептоманка. Надкусанное яблочко

Бер Станислава

– Да ну тебя, Калиса. Вечно ты зубоскалишь. Накажет тебя Боженька. Ой, накажет, – погрозила Евдокия пальцем подруге.

Погодки, обеим по сорок трудных лет, обе женщины потеряли детей. У Калисы один сын остался, да и тот из дома ушёл, армейская служба ему приглянулась, остальные дети умерли в младенчестве, не уберегла их мать. Муж в отечественную войну под Бородино геройски голову сложил. Куда ещё ей было податься, как не в монастырь.

– Если с чистым сердцем, то и

пошутить можно. Так что у тебя за новости?

Купчиха Евдокия, не раз битая, или, как в народе говорили, учёная мужем, двух сыновей на свет родила. Один заболел и ушёл в мир иной. Все свои и мужнины капиталы Евдокия на дохторов спустила, не помогло. Второго сына она отмолила, он уже приготовился к смерти, глаза закрыл. День и ночь мать на коленях стояла, обещала за жизнь мальчика служить Богу вечно. Сынок глаза открыл и на поправку пошёл. Чудо! Чудеса! Исцеление Господне! Обещание пришлось исполнять. Теперь обе постриглись и отреклись от всего мирского.

– Государь-император преставился, – выпалила монахиня, близоруко щурясь, пытаясь разглядеть, задрожала собеседница или просто обомлела.

Калиса стояла не шелохнувшись, только брови чёрные свела к переносице.

– Да не в Петербурхе, а в Таганрохе. Молодой ведь ещё. И не болел. Поговаривают, уж не убили ли царя часом.

Калиса молчала, глаза-льдинки смотрели в одну точку.

– А ещё говорят, что государь бежал в Киев и там будет жить во Христе с душою и станет давать советы, нужные новому государю, Николаю Павловичу, для лучшего управления государством. Во как!

Калиса отвернулась.

– А? Что думаешь? – допытывала Евдокия.

Нет, ну что это за напасть такая? Она, значит, по всей округе каталась, благо дел у монастырского казначея полно, слухи собирала, как горячие пирожки ей принесла, а подруга даже ухом не повела. Тьфу! Прости, Господи. Но нет, повернулась, снизошла, сподобилась ответить, немецкая принцесса с демидовских заводов.

– Помнишь, третьего дня мне сон дурной приснился? – наконец промолвила Калиса.

– Про цыгана?

– Да, про него. Ведь говорила тебе, не простой это сон. В руку.

– Это ещё почему? – отстранилась Евдокия. Опять Калиса верховодит.

– Цыган пришёл сюда, на монастырский двор, коня предлагал. А потом расхохотался золотыми зубами, прыгнул на коня и ускакал.

– Ну и что?

– А то! Что у цыгана того распятие висело на груди. Не носит такого распятия свободный народ. Не верят они в нашего Бога. У них один бог – мать-природа. К обману приснилось. К великому обману.

– Суеверие это всё, – не унималась подруга.

– Через такие сны с нами Бог говорит. Помяни моё слово, Евдокия.

Монахини

перекрестились и разошлись по кельям.

Следующие десять лет пронеслись стремглав, как тот цыган из сна Калисы. Она теперь непростая монахиня, она теперь кроме апостольника носила клобук. Прежняя игуменья преставилась. Царствие Небесное и вечный покой! Кого архиерею назначать-то в настоятельницы? Калиса – самая образованная и деятельная. Кому как не ей возглавлять монастырь? А она тут уж развернулась, возглавила, да.

– Не тихая обитель, а проходной двор, – инокини постарше, поконсервативнее ворчали на неё, но деваться им некуда.

Монастырь большой, другого такого не то что в губернии, по всей России сыскать не удалось. Старинный. В стародавние времена поставил скромную келью божий человек на острове, только узкий перешеек соединял его с берегом. Вокруг кельи и вырос монастырь. Толстые стены возвели, спасавшие от набегов диких племён. Берега у острова крутые, не подберёшься. Позднее внутри монастырских стен вознёсся белокаменный храм. Намоленное место.

– Удивляюсь я тебе, матушка, – сказала Евдокия, сидя в комнате настоятельницы, пальцами перебирая чётки.

– Что опять не так? – вздохнула Калиса, отрывая голову от бумаг.

Она, конечно, доверяла подруге, казначею со стажем купеческой закалки, но немецкая аккуратность, передавшаяся от предков, заставляла перепроверять отчёты о тратах и прибылях. И доходов у монастыря хватало, свои земли и пожертвования имелись. Все ли внесены? И расходы увеличились. На много ли? Ошибиться каждый может.

– Фантазия у тебя больно богатая. Ну, ладно приют для сирот открыла, Бог с ними, с несчастными. Но школу-то зачем для крестьянских детей открывать? Денех уходит уйма. На столы, на лавки, на книжки, на чернила и перья. Одни траты, – вздохнула в свою очередь Евдокия.

– Грамота нужна ребятишкам, это ты не спорь со мной, – возразила Калиса и вернулась к бумагам.

– Крестьянину крепостному? На кой? Чтобы он кобылам в поле книжки читал? – возмутилась Евдокия, сморщив веснушчатый нос.

– На той! Чтобы человеком стал, а не рабом бессловесным, приложением к кобыле, – сверкнули глаза-льдинки.

Евдокия запыхтела, окуляры сняла, протёрла рукавом рясы. Баловство это – учить крепостных, а не поспоришь – начальство велит. Хорошо, что зимой крестьянских детей отпускают образование получать, а сейчас лето, каникулы, закрыты классы.

– Ты, сестра, не дуйся. Вскоре ещё нам раскошелиться придётся, – сказала настоятельница почти примирительно.

– Ну и что на этот раз? – спросила Евдокия.