Клёст - птица горная

Ключников Анатолий

Погубила меня моя старческая чувствительность. Сотрудницы «Сладких кошечек» по возрасту мне в дочери годились, но все, как на подбор, были циничные и отвязные настолько, что мама дорогая. Среди них, однако, нашлась и такая, которая не курила моровку так, как бывалый ветеран войны, не ругалась так, как пьяный портовый грузчик и не пыталась дразнить меня своим откровенным неглиже. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вся моя симпатия оказалась на её стороне, да и реснички у неё хлопали так забавно. И вот однажды именно из-за неё случился жуткий скандал с клиентом: тот потребовал от неё… как бы это выразить помягче… взять в рот его пенис после того, как этот пенис успел побывать

в её заднем проходе. Тьфу ты, про это просто рассказывать — и то тошно, а кому-то случалось пережить и такое…

Конечно, я к тому времени был прекрасно осведомлён, что в головах гостей нашего славного заведения живут прибабахнутые тараканы самого разного размера. И что наши раскрашенные девицы способны исполнить самые изощрённые их пожелания и фантазии. Причем, они могли, ни капли не смущаясь и хихикая, рассказывать друг другу, кто, как и с кем что смог. Делились боевым опытом, так сказать. И применять силу к посетителям «кошечек» тоже случалось: кто-то загулял так, что оказался с пустыми карманами, но не успел понять, что без денег уровень уважения резко снижается, кто-то упился до зелёных чёртиков, кто-то поранил сотрудницу. Всякое случалось…

Вроде бы ничем меня уже не пронять, но тут вдруг прямо на меня в чём мать родила выскакивает моя любимица, бьется с размаху мне в грудь, едва не сбивая с ног, и, захлёбываясь слезами, начинает объяснять, что и куда захотел пристроить наш гость и в какой последовательности. Следом вываливается треклятый любитель клубнички и начинает качать права… тут меня и перемкнуло.

Опомнился я лишь тогда, когда на мне повисла бордель-маман и ещё кучка визжащих девиц, одетых не более, чем пострадавшая. Я к тому времени успел не только свалить придурка на пол, но и попинать изрядно, как новомодный мячик для игры ногами.

— Прочь! Прочь! — кричала маман. — Сгинь с глаз моих! Ты уволен! Уволен! Убирайся!

Я опомнился. Нет, не так: ОПОМНИЛСЯ. Словно глянул на себя со стороны и спохватился: а что я тут делаю, почему я среди этих людей? Как будто я только что жил где-то в другом прекрасном месте, где звучал детский смех, и сверкали зубки одной вредной химички, а моё сознание мгновенно, только сейчас, перенесли в тело охранника развратного места, который мутузит грязного, потного, голого извращенца — и я перестал понимать: зачем я здесь, зачем занимаюсь этим?

Тело одеревенело, как будто и правда стало не моё. Я, покачиваясь, пошёл к выходу; моя феечка ещё дергала меня за рукав, семеня следом, и что-то говорила, жалобно всхлипывая, как котёнок; изредка сзади каркала толстая бордель-маман, грозя каким-то неслыханными карами — а я вообще не слышал, что она там орала. Открывал входную дверь — руки тоже не слушались; ночная прохлада принесла некоторое освежение, и я судорожно сглотнул прохладный воздух.

Я на непослушных ногах шел по спящему городу, освещаемому лишь жалкими жёлтыми пятнами фонарей возле кабаков. Моим последним обиталищем стала крестьянская корчма, сдающая комнаты и вовсе за грошик, работавшая только летом, в тёплое время года, когда селяне везли в столицу свой урожай и живность на продажу, а до зимы я пока не дожил. Крестьяне — люди богобоязненные, не желавшие лезть в драку вдали от дома и потому пившие в меру. Городские сюда совались редко: похоже, им претило общество деревенских мужиков, и только самые нищие студенты не чурались похавать здешнюю кашу за мелкий грош; подозреваю, что они сами тоже вышли из деревни и ещё не успели забыть своих корней. Мне, работавшему вышибалой и ненавидящему насилие, такое место казалось и вовсе райским местом.

Казалось бы, тут всё должно было быть благочинно, как в монастыре, но Нечистый не любит, когда

всё хорошо. Случилось так, что как-то раз во время моего ужина тут начал буянить один крестьянский сынок, мордой поперёк себя шире. И ладно бы из-за денег, но, как я понял, изначальной причиной его недовольства стала та, что родной батя запретил ему брать в жёны красную девицу, запавшей в душу этому громиле. Перепив кислого пива после удачного торгового дня, этот отпрыск начал шумно высказывать претензии в ответ на несогласие с его матримональными планами, в результате чего отец этого дивного чада оказался на полу — вместе со всеми теми, кто не успел вовремя соскочить со скамьи. Обиженный подросток поднял дубовую скамью над головой, промычал что-то о том, что никто не хочет учитывать его выстраданное мнение и уже совсем собрался переломить её о свою шею, но тут я подошёл сзади и разбил глиняную кружку о его голову. У меня, знаете ли, тот день тоже оказался слишком нервный.

Мой удар вызвал только удивление — пришлось пинать юношу сзади под коленки. Озлобленная туша рухнула на пол, — оставалось только скрутить её руки и ноги кожаными ремешками и вернуться к трапезе. Проникшийся хозяин объявил, что мой ужин и ночлег в этот день — бесплатные, а также объявил, что, буде мне ещё раз случиться избавить его корчму от погрома, то скидка будет повторена. И даже сам лично вынес мне две бесплатных кружки пива взамен одной разбитой; обиженно плакал неудачливый жених, а его тщедушный отец совал ему под нос свой сухощавый кулачок — парень пускал слёзы и сопли.

Да, было… отец буяна откупился от хозяина, чтобы не терять место, и даже мне сунул медную монету. Я взял, раз заслужил.

…Я постучал в дверь — сынишка хозяина впустил меня в дом; я сразу купил у него бутыль вина и отмахнулся от любопытных расспросов. Зашёл в свою комнатку, вырвал у бутыли деревянную пробку зубами, сплюнул её на грязный пол и сразу осушил половину сосуда жадными глотками. Потом, не снимая сапог, завалился поверх соломенного матраса, и начал думать.

Я слишком понадеялся на то, что быстро разыщу Командира, и он сразу же отправит меня искупать грехи молодости. Из-за этого к поиску работы я относился совершенно несерьёзно и сначала выбирал такую, чтобы легко повернуться и уйти, ни о чем не сожалея. И, похоже, незаметно для себя сделался человеком, на которого солидные работодатели тоже начали смотреть несерьёзно.

А теперь предложение Командира представлялось чем-то призрачным, и нужно было всерьёз подумать о своей карьере. Вышибала — это не тот путь: я как будто оказался на самом дне выгребной ямы, сделал маленький шажок наверх, но моя нынешняя попытка сделать что-то хорошее опять швырнула меня вниз. Быть может, лучше будет устроиться жить к иной вдовушке и честно помогать ей по хозяйству? — тут тебе и еда, и крыша над головой… или в охрану к богатому купцу?

Вот так, отхлёбывая глоток за глотком и глядя в потолок, я лежал и думал, пока не уснул. Мысли, как и тело, тоже никак не хотели меня слушаться, и ничего толкового придумать так и не удалось.

Разбудил меня стук в дверь. Голова раскалывалась от дешёвого пойла, а тошнота подкатила такая, что боялся пошевелиться. Однако, нежданный визитёр проявил настойчивость и колотил по доскам от души; с потолка сыпались тоненькие струйки пыли, мерцавшие в лучах утреннего солнца, а дверной засов жалобно дёргался в неплотных пазах. Я взял за горло пустую бутыль и швырнул её в дверь — глиняные осколки с грохотом разлетелись в разные стороны.

Получилосьотлично: мой удар встряхнул дверь так, что язычок засова окончательно вышел за скобу, и створка со скрипом приоткрылась. За неё осторожно выглянула голова Командира: