Клетка

Каннинг Виктор

Когда он ушел, Кэслейк позволил себе улыбнуться. В последних словах Куинта нечаянно проскользнула тоска по прошлому, хотя он просто хотел подчеркнуть, что человек Клетки должен оставаться таким во что бы то ни стало. Нет у него ни выбора, ни пути назад.

Кэслейк принялся за досье на Долмата. Оно оказалось сравнительно коротким. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат был в пятидесятых годах священником одной из провинциальных епархий. Лет сорока, женатый на дочери епископа, он слыл церковнослужителем нового поколения — за словом в карман не лез, известности не страшился, участвовал в маршах протеста против атомного оружия, выступал за упрочение культурных и духовных связей с Россией. До рая на земле, по его мнению, было рукой подать — стоило лишь духовно возродить народы и выстроить их под знаменем мира во всем мире. Он не

чурался высказать свои взгляды с любой трибуны или изложить их в газете. Да еще как назло был хорош собой, отличный оратор, прекрасный собеседник. Словом, пешка, способная быстро стать ферзем. В досье не указывалось, когда ему решили объявить войну, но Кэслейк понимал: досье не завели бы вообще, не прикажи кто-то из Уайтхолла тактично переправить Долмата в рай поменьше того, который он сулил мировому пролетариату. Дело поручили лорду Беллмастеру, и тот решил пойти напролом, без обиняков. Долмата — он, как истинный демократ, посещал и бараки, и замки — пригласили в усадьбу Беллмастера. Там он повстречался с леди Джин, и она не преминула посочувствовать его взглядам, не забыв, однако, восхититься Долматом и как мужчиной. Несколько приложенных к досье писем к нему показывали, что их дружба постепенно перешла во взаимное обожание. Долмат осуждал лесть, но когда сам оказался ее мишенью, быстро убедил себя, что такая добродетельная и очаровательная женщина, как леди Джин, кривить душой не способна. Наконец его пригласили провести несколько дней на «Морском льве», и вот однажды, глядя на северное сияние у Шетлендских островов, он впервые по-братски обнял леди Джин за талию. Потом леди Джин со смехом описала, как Беллмастер спешно покинул яхту ради якобы важных дел в поместье, а по сути лишь чтобы оставить Долмата вдвоем с нею. На другую ночь, опьяненный лунным светом, вином Беллмастера и чарами леди Джин, Долмат опрометчиво согласился пойти к ней в каюту выпить рюмочку на ночь и оказался в ее постели. На следующее же утро, полный угрызений совести, он покинул яхту, казня себя за прегрешение. Но приговор себе он уже подписал. Ведь грех можно замолить, а что делать с фотографиями, которые отсняла скрытая в каюте камера?

Остальное для Клетки было детской забавой. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат отошел от общественной деятельности, удалился в Уэльс, в уединенный приход… К обложке досье с внутренней стороны был приколот конверт с шестью снимками из тех, что сделала скрытая камера. Кэслейк бегло просмотрел их и захлопнул папку.

Вдруг он с грустью вспомнил встречу с Сарой Брантон. Просто не верилось, что она дочь леди Джин. Увы, это так, и лорд Беллмастер — ее отец.

Остаток дня он провел, читая досье, которыми ему разрешили пользоваться. Самым полным и любопытным оказалось досье на Беллмастера.

За четыре дня Ричарду удалось прочесть дневник леди Джин от корки до корки тайком от Сары — она с головой погрузилась в счастливые хлопоты о будущей поездке в Англию, выбирала платья, укладывалась. Отец ответил на ее письмо любезно, живо одобрил предстоящее замужество, и, конечно же, позвал дочь в гости вместе с женихом…

Записки леди Джин вскоре потеряли над ним власть — читались как роман, не способный изменить ни его жизнь, ни отношения с Сарой. Дневник ее мать вела многие годы, хотя иногда забывала о нем на целые месяцы, а однажды — даже на год… как раз когда вышла замуж за Брантона и родила Сару. Весь дневник пронизывало одно — ее отношения с лордом Беллмастером, где любовь то и дело сменялась ненавистью, а ненависть — любовью. Ричарду стало ясно: лорд Беллмастер был раньше — а возможно, и по сей день — связан с зарубежными разведками, что вкупе с неблаговидными делами в самой Англии время от времени толкало на преступления — как в случае с человеком по имени Полидор — и его, и леди Джин. Но ее похождения почему-то не столько возмущали Ричарда, сколько изумляли. Она была бессовестна и неразборчива в связях почти как римская гетера — слова, не столь беспощадного, у Ричарда не нашлось. Читая, он иногда все же негодовал — как мать могла подсунуть такое дочери!

Любовь к Саре принуждала его искать оправдания леди Джин, но он в этих исповедях нашел лишь одно — лорд Беллмастер как будто околдовал, загипнотизировал ее, подчинил ее волю своей. И чем дальше читал Ричард, тем больше сокрушался о леди Джин и сочувствовал ей, тем осознанней, крепче презирал лорда Беллмастера. С каждой страницей

он ненавидел его все сильнее. Не зная, как тот выглядит на самом деле, Ричард воображал его все более и более похожим на черта в кресле с сигарой и рюмкой портвейна в руках, каким его нарисовала однажды леди Джин. Вначале смутно, а потом все яснее он осознавал, что после развода и она, и лорд Беллмастер, да и полковник Брантон (впрочем, он — человек безвольный, его можно сбросить со счетов) начали потихоньку подталкивать Сару к мысли об уходе в монастырь — она стесняла их всех. Ею пришлось пожертвовать.

Случалось, Ричард откладывал дневник и шел прогуляться, успокоиться. В том, что Беллмастер — душегуб, сомнений не оставалось: на той же странице, где леди Джин призналась, что он сделал ее соучастницей убийства, она кратко описала, как они перевернули катер, чтобы замести следы.

А вместо благодарности лорд Беллмастер подменил (зачем? срочно понадобились деньги?) пояс Венеры: через месяц после этого преступления Беллмастер взял его у леди Джин якобы для продления страховки. Ричард понимал — Беллмастер не удержится от соблазна напакостить и ему, и Саре. Но как именно? Словом, хорошо, что они решили не спеша прокатиться в Англию. Будет время все толком обдумать. А пока главное — не допустить, чтобы дневник попался Саре на глаза.

К счастью, она так много сил отдавала сборам, что, казалось, совсем позабыла о дневнике, исчезнувшем с письменного столика у нее в спальне. Впрочем, накануне отъезда, утром, в постели, она вдруг спросила: «Дорогой, не у тебя ли дневник матери? Я хочу запереть его в сейф».

— Да, у меня, — спокойно ответил Ричард. — Но я его еще не дочитал, — а ведь он уже прочел дневник целиком.

— Ну как, забавно?

— Очень. Я положу его в сейф сам. Кстати, не устроить ли нечто вроде прощального пикника на мысе святого Винсента?

— С удовольствием. Однажды нас возил туда Джорджио. С моря дул ужасный ветер и вскоре весь «Роллс-Ройс» забрызгало солью. Джорджио чуть не лопнул от злости.

— Значит, едем.

В тот же вечер Ричард вошел к Саре в спальню и у нее на глазах достал из комода ключ и запер дневник в сейф. Но на другое утро, когда они покидали виллу, переложил к себе в чемодан — Ричард решил отвязаться от него и чем скорее, тем лучше. Однако лорд Беллмастер жил в мире, о котором Фарли не знал ничего, поэтому насчет дневника стоило посоветоваться с умеющим молчать человеком, например, с поверенным в делах семьи Брантонов или на худой конец с самим полковником. Но сначала придется посмотреть, что он за птица. Леди Джин вышла за него и, несмотря на резкие отзывы в дневнике, уважала — впрочем, не настолько, чтобы хранить ему верность.

По дороге в Лиссабон, когда рядом сидела радостная и воодушевленная Сара, он решил выбросить все это из головы до Англии. Что бы ни случилось, им надо налаживать собственную жизнь — в последнее время они все чаще говорили о гостинице в Дордони.

Слушая, как рядом мило воркует Сара, он с изумлением осознал, насколько изменился сам и как круто повернула жизнь всего за несколько недель. И не он один. Они оба словно родились заново — вступили в светлый мир, где проклятый Беллмастер не сильнее крошечной точки на горизонте их счастья.

Стоя у буфета спиной к Кэслейку, лорд Беллмастер втихомолку улыбнулся. Наконец-то сей молодой человек согласился выпить с ним здесь, у него в кабинете. За окном сумерки затеняли парк, машины выстраивали цепочки из беспорядочных то золотых, то серебряных огоньков.

— С простой водой или с минеральной?

— Не разбавляйте ничем, сэр.

Наливая виски из графина, лорд Беллмастер бросил через плечо: «Хорошо, что вы приняли мое приглашение, Кэслейк. О деле говорить не будем. Просто побеседуем… познакомимся поближе. Думаю, вы сумеете мне кое-что прояснить».

— Буду рад помочь, сэр, если смогу.

— Ответ порядочного человека. — «Кэслейк стал со мной если и не любезнее, то просто помягче, — подумал Беллмастер, — но меня этим не проведешь. С ним, видимо, поговорил Куинт. Знаю я его! Он, наверно, и о Вашингтоне все выложил».

Беллмастер поднес Кэслейку рюмку и вслух продолжил: «Простите, но я к вам не присоединюсь. Уже причастился за обедом, а вечером мне идти на большой прием. Знаете, промышленный или финансовый магнат — тот же капитан корабля и пьет не меньше его, чтобы отвлечься от бремени руководства. Значит, вы виски не разбавляете?».