Клевета
Шрифт:
Эдмунд де Бресс поднял голову на крик Армана и приветственно помахал рукой. Отставив мотыгу, он неохотно оторвался от того наслаждения, которое получал от физической работы: нехитрое это занятие наполняло его радостью жизни, позволяя вернуть ощущение целостности, упругости мышц, силу рук и крепость ног. Это было истинным счастьем для человека, еще недавно находившегося на краю смерти.
О покушении в лесу Эдмунд помнил смутно, в память врезалось лишь то, как, брошенный убийцами на съедение хищникам, он внезапно очнулся и пополз через лес. Не раз и не два ему хотелось лечь на мягкую землю, приникнуть головой к густой траве, забыться и тем самым положить конец этим мукам, но несгибаемая воля к жизни заставляла его ползти все дальше и дальше. Затем в памяти всплыли связки хвороста у порога полуразвалившейся лачуги, странный
Он до сих пор не мог понять, почему именно этот страх всецело овладевал им в те моменты, когда он ненадолго приходил в сознание, почему даже боль отступала на второй план. Первая его мысль была о жене, жене, для которой, возможно, он теперь уже не будет полноценным, здоровым мужем; и он сжимал и разжимал пальцы, размахивал руками под одеялами и видел сочувствие и ободряющую поддержку в глазах монаха, склонившегося над ним.
Целые дни, а то и недели пребывал Эдмунд в спасительном и целительном беспамятстве, а если приходил в сознание и засыпал, то всякий раз он видел во сне Магдален, ее серые глаза, пышную копну каштановых волос, ее полный и упрямый рот. Пробуждаясь, он подолгу думал опять же о ней, и это состояние по сути мало чем отличалось от сна, хотя едва ли он мог знать, что все дело в сильнодействующих лекарствах, которые давал ему брат Арман, пока его раны заживали. И лишь позже, когда иссеченная плоть стала срастаться, а доза дурманящего зелья уменьшилась, сознание Эдмунда начало обретать ясность, и он понял, что все это время остальной мир существовал без него, а стало быть, потребуются усилия, чтобы вернуть себя в этот мир. И тогда им овладело беспокойство иного рода: не считают ли его мертвым? Что стало с Магдален, которую он оставил на турнире? И не отдал ли ее Ланкастер замуж за какого-нибудь рыцаря в интересах укрепления своей власти, пока он здесь боролся со смертью. Он порывался встать, но отец-настоятель, навещавший брата, доброжелательно убеждал его, что в таком состоянии он не сможет обойтись без опеки брата Армана. В последний раз, когда Эдмунд решительно заявил, что больше не может оставаться в аббатстве, отец-настоятель обещал, что через три дня один из монахов отправится в женский монастырь в Суиндоне и по просьбе отца-настоятеля на обратном пути сделает крюк и заедет в Вестминстер, чтобы передать письмо герцогу.
С тех пор прошли три недели. Эдмунд глядел на темнеющее небо, по которому чертили круги, сбиваясь перед наступлением ночи в стаи, галки и вороны. Брат Феликс отбыл двадцать дней назад. Если завтра он не вернется, Эдмунд уйдет отсюда, чего бы ему это ни стоило. У него хватит сил, чтобы пешком дойти до Вестминстера — медленным шагом еще не вполне выздоровевшего человека он доберется туда самое большее за два дня. Аббатство располагалось в стороне от проезжих дорог, братия в нем усердно предавалась молитвам и мыслям о Боге, предпочитая не впутываться в мирскую жизнь, и настойчивость Эдмунда не встречала у монахов должного понимания — слишком много было в ней мирской суеты.
Закончив окучивать капусту и убрав мотыгу в сарай, Эдмунд направился в часовню, с наслаждением ощущая ногами твердую землю, а телом — прикосновение грубого шерстяного облачения. С этим ощущением он и пошел на молитву, чтобы воздать хвалу Господу за свое возрождение.
Брат Феликс вошел в церковь вместе с последним ударом колокола, и Эдмунд, занявший место на скамье, предназначенной для мирян, почувствовал, как у него радостно подпрыгнуло сердце. Он с трудом смог сосредоточиться на молитве да и то лишь потому, что помнил ее с детства. Как только служба кончилась, он быстро вышел из часовни и тут же увидел поджидавшего его аббата.
— Брат Феликс только что возвратился, сын мой, и привез с собой письмо от герцога Ланкастерского.
Поспешность, с которой молодой человек бросился к посыльному, заставила аббата улыбнуться. Он, как и вся братия монастыря, слышал бессвязные слова, произносимые юношей в бреду, и знал, что все его мысли занимает некая Магдален, которая, как выяснилось чуть позднее, была его женой и ждала от него ребенка. Многие в аббатстве находили, что столь сильные чувства заслуживает только
Эдмунд схватил пергамент, дрожащими пальцами взломал круглую печать Ланкастеров и развернул лист. Письмо было лаконичным: герцог выражал удовлетворение тем, что его зять жив, и приказывал ему прибыть в Савойский дворец как можно скорее. Леди де Бресс, говорилось в письме, направилась в Пикардию, чтобы подтвердить права де Брессов и Ланкастеров на владения мужа, и было бы хорошо побыстрее присоединиться к ней, чтобы положить конец внушающим беспокойство и смуту слухам о смерти владельца замка де Бресс. Письмо заканчивалось призывом возблагодарить Бога за чудесное спасение.
— Радостные новости, сын мой? — аббат дружески взглянул в лицо Эдмунда.
— О, разумеется, отец-настоятель, — Эдмунд свернул пергамент. — Но я вынужден покинуть аббатство и не откладывая направиться в Вестминстер. Герцог приказал мне явиться ко двору.
— В таком случае тебе следует договориться обо всем этом с братом Арманом, — засмеявшись сказал аббат. — Ему едва ли понравиться, если его долгие труды пропадут из-за твоей чрезмерной поспешности, сын мой. Я бы очень хотел, чтобы ты прислушался к его пожеланиям.
— Я ему чрезвычайно благодарен, отец-настоятель, — сказал Эдмунд любезно и в то же время искренне. — Однако я чувствую себя достаточно крепким, чтобы ехать.
— Давай сначала отужинаем, а потом ты сам обо всем поговоришь со своим лекарем, — аббат направился в трапезную. Рядом, сгорая от нетерпения, но сдерживая себя, шагал Эдмунд. Но перед тем, как сесть за стол, он исполнил все, что полагалось мирянину, допущенному в братию: поблагодарил ее за кров и помощь, за попечительство во время его болезни, за те уроки служения Господу, которые он получил, находясь в сей обители. Но теперь он снова в состоянии был взяться за меч и продолжить службу своему сеньору герцогу Ланкастерскому и своему верховному сюзерену — английскому королю, и намеревался вновь вступить в бой с врагами Англии и своего семейства, чтобы защитить жену и свою горячую любовь к ней.
На следующее утро в рясе мирского брата, в монашеских сандалиях, в простом плаще, мало спасавшем от февральских холодов, вооруженный одним только тяжелым посохом, Эдмунд отправился в Вестминстер. Путь его лежал через леса, но для человека, одетого, как он, они не представляли опасности: если кто из разбойников, притаившихся за кустами или засевших на деревьях, и обращал внимание на странника в убогой одежде, то тут же отводил взгляд, ибо проку от этого нищего было что от козла молока.
Он прибыл в Савойский дворец в тот час, когда домашняя прислуга ужинала, и камергер учтиво сообщил, что его светлость примет сьёра де Бресса, как только тот соответствующим образом оденется, что его апартаменты не тронуты и ждут хозяина, а после ужина в большой зал прибудут оруженосец и пажи, чтобы как и прежде служить своему господину. Эдмунд, разумеется, не мог знать, что такая почтительность и забота объяснялись в первую очередь стремлением герцога предотвратить распространение слухов, будто сьёр де Бресс отсутствует при дворе так долго вовсе не случайно, а потому, что с ним, сьёром де Брессом, не иначе как что-то стряслось; впрочем, он был слишком утомлен, чтобы расспрашивать о деталях. К нему тут же поднялся цирюльник, чтобы коротко остричь длинные спутанные волосы и сбрить бороду, отросшую за время болезни; к этой бороде Эдмунд успел настолько привыкнуть, что, оставшись без нее, ощутил себя будто голым. Он оделся в рейтузы, бургундский бархатный кафтан, подпоясался серебряным ремнем, на котором висел обоюдоострый кинжал в ножнах, и только теперь он почувствовал, что он действительно Эдмунд де Бресс, и это никакой не сон, не бред, а самая что ни на есть сущая правда.
В потайную комнату дворца Джона Гонтского вошел худой и бледный мужчина, лишь отдаленно напомнивший хозяину энергичного и пылкого юношу, сражавшегося на рыцарском турнире в Вестминстере в августе прошлого года. В его взгляде отразились глубокие страдания, и эти страдания навсегда состарили юного зятя принца.
Эдмунд преклонил колено, приветствуя своего господина и тестя, и сразу же заметил, как тот напряжен. Сидя в большом резном кресле, герцог играл массивным рубином на среднем пальце.