Клеймённые уродством
Шрифт:
Я слышала как с треском в нем что-то ломается, рушиться и как подобно моему витражу когда-то падает в пропасть. И мне не удалось бы вернуть все на свои места, даже если бы я очень сильно захотела этого.
— Все будет хорошо, Стиви, — я осторожно коснулась соленными губами его виска, — Все образуется.
Так мы и сидели, часы на стене отсчитывали секунду за секундой, а парень никак не отпускал меня, уже перестав плакать и просто уткнувшись в плечо, сопел и иногда подрагивал. Я не знала что делать, не знала что сказать ему, потому что прекрасно понимала, что он сейчас испытывает. От этого нет лекарства — только время. Да и то
Глав 18. Питер
— И как ты тут? — я сняла с боковой части кабины телефон. По ту сторону сидел Питер с уже почти сшедшими синяками, разве что сильно выделялся шрам у линии волос.
— Нормально. Скоро выхожу, — он шмыгнул носом, — Пара дней осталась. А ты как? Мне в больницу звонить запрещали, а от гостей других слов как «нормально» и «живая» хрен что услышишь.
— Да все в порядке, — я пожала плечами, — жить буду, ходить тоже. Так что не парься — просили разве что сильно не бегать в ближайшую жизнь, но думаю мне такой роскоши не предвидится. Тяжести еще таскать запретили.
— А у меня тут развлекуха, — парень понизил голос и бросил быстрый взгляд на охранника, — бритоголовые вместе со мной сидят. Наших тоже с десяток наберётся. Вот и мы и пакостим друг другу. Я тут чуть на год не сел неделю назад, нациста в камеру подселили.
Весело у них там. Я только вздохнула — оставалось еще с 10 минут общения.
— Тебе нужно что-нибудь? Сигарет, еще чего?
— Не, не парься. Я тут один бизнес наладил…
— Пит! Хочешь выйти раньше или нет? Тебя с твоим бизнесом поймают — я тебе передачки таскать не буду.
— Да не дрейфь, — братец пожал плечами и ободряюще улыбнулся, — Тут сами охранники дуют, так что не бойся за это. Я еще и им толкаю.
У него такая безмятежная улыбка. Он смотрел на меня, улыбался до ушей и от этого становилось тепло. Мы живы. Про Джеффа ему не говорили, а у меня язык не поворачивался сказать о смерти друга. В конце-концов они со Стивом для нас были гораздо больше, чем друзья. Я не говорила им этого не никогда, но часто мне хотелось назвать того или другого братом, потому что я считала их таковыми. Но не смотря на постоянную боль, которая порой разрывала изнутри мне было спокойно. Особенно сейчас, в данной точке времени и пространства.
— Встретишь меня?
В воздухе повисло ожидание чего-то неизбежного и мы оба это понимали.
— Обязательно.
Неловкое молчание. Мы смотрели друг на друга и нечто в груди ныло, тянуло. Чувство, которое я так упорно запихивала подальше от глаз рвалось на ружу, расцветало с новой силой внезапно и от этого кружило голову еще сильнее. Что-то с непреодолимой силой тянуло меня к Питу, к ему задорным глазам, улыбке. В сознании мелькнул некий образ, но быстро исчез. Я закусила губо, то ли нервно, то ли непонимающе глядя на Питера — мол, что происходит? Чувство дежавю нахлынуло с новой силой. Где-то это уже было. Но там была не я, но похожая настолько, что становилось больно.
Внезапно Питер подорвался со стула, развернулся и ударил локтем по стеклу, которое отделяло нас. Я охнула, инстинктивно отшатнулась. Усиления ему хватило, что бы с первого раза оно покрылось сеткой трещин, а со второго рассыпалось. Он подался вперед, вскочив на столешницу, еще одним рывком перепрыгнул ее и схватив меня за шею, притянул к себе.
— Ты придурок, — выдохнула я, глядя в его сумасшедшие, непривычно зеленые, но отчего такие родные глаза.
— Влюбленный.
Что
Нас быстро растащили, парня скрутили, но его вроде как это волновало мало — он смеялся, пытаясь выбраться из ловушки в виде охранника, заехав одному по лицу. Я стояла, оглушенная и смотрела на то, как моего… друга ли?… скручивают в три погибели и уводят.
— Я тебя люблю! — он в последний раз вывернулся, обернувшись и я увидела, как он горит. Так пылает пожар, ярчайший, что не видит ничего на своем пути, что пройдет любые преграды. Как он ярок, безгранично прекрасен и… даже восторженен.
— И я тебя, — крикнула. я, чуть вытягивая шею вверх
Питер снова расхохотался, а потом его все же пропихнули за дверь и увели.
…Он обрушился однажды как буря, ворвался, разбросал спокойный ход жизни, засмеялся и протянул руку. Мой странник, живущий бесконечной дорогой, смеющийся без повода, с вечной улыбкой. Он не был рыжим, но Боги, как бы ему пошло это. Он цвета пожара, ярчайшего пламени, от него пахнет костром, ветром и свободой. Он любил меня и мои причуды, мои руки и мои яркие волосы, а я грелась об него и называла братом. Он был таким теплым, что я не могла видеть за этим теплом пожара, который сжигал его изнутри.
Я влюбилась с грохотом рушащихся стен. Я стояла, оглушенная, сжимая в руках остатки камней, не понимая что с ними делать. Столько времени я жила с ними, столько времени стена служила мне верой и правдой, не подпуская никого дальше, чем нужно. Но в один день пала и отстроить столь глобальное заново не получилось. Он проник в мою душу медленно, подходя с улыбкой и сжимая в руке ошейник. Я думала, что он сейчас окажется на мне, но странник с улыбкой протянул мне поводок.
За эту выходку его заперли еще на месяц. Могли бы и больше, но тюрьмы были переполнены и настоящие ублюдки ждали своего места, так что от Пита избавились настолько быстро, насколько это было возможно.
Снег только только начинал таять, солнце еще едва грело, но иногда выдавались солнечные дни. Мы все приходили в себя, я перекрасила в ярко-красный и чуть подрезала волосы, редко ставила ирокез — зачастую на смену в бар, что бы волосы не мешались. Само это предприятие наконец начало приносить нормальную прибыль, а не жрать бабки как шалтай-болтай машина. Поначалу мы уходили в жесткий минус, ежедневно теряя от двадцати баксов, могло доходить до нескольких сотен. Стало больше состоятельных гостей, по большей части это люди старой школы, которые "переросли" панк или же ирокез, как принято у таких говорить, просто врос внутрь. Такие были щедры на чаевые, с удовольствием оставались допоздна, спокойно общаясь с ребятами, что им по идее в сыны годились. Но конфликтов не было, что крайне радовало. Когда оборудовали сцену для музыкантов, то такие кадры редко пропускали выступления. Наверное. им все же этого не хватало — драйва жизни и потому они приходили сюда, послушать историй, да и просто класно провести время.