Клеймённые
Шрифт:
Кандалы представляли собой две цепи с отверстиями для запястий, которые свисали по середине камеры с потолка.
Если присаживался на бетонный пол и пытался заснуть, то руки были вертикальны, от чего очень сильно затекали. Я выбрал — заснуть стоя, опершись о холодную стену, но с конечностями, опущенными вниз.
У сестры при рассказанных подробностях кружка вывалилась из рук, едва не разбилась о паркет, но благо выдержала удар. Зато заварка вылилась на светло-коричневую поверхность пола. Грязной, коричневой лужей, подтверждая, какая сестра испуганная и нервная.
Елена
— И это моя двоюродная сестра! — вынес приговор. Рукой провел в воздухе. Показал на склоненную сестру...на полу...коленями на полу...как жалкую Клейменную.
— Гектор! — выкрикнула она и тряпкой хлестнула по полу. Ударила. Выместила злость на поверхности. — Сколько можно!?
Едва сорвалась, сразу опустила испуганный взгляд на пол. За миг до ее выкрика рассмотрел заблестевшие на черных ресницах капли слез.
— Ты презираешь меня!? — озвучила она холодную истину.
Шмыгала носом, пока протирала пол тряпкой, который давно высох.
А я пальцами постукивал по столешнице, отбивал ритм песни и кивал головой под звуки в голове. Басы создавали определенный боевой настрой.
— Rozenrot, O! Rozenrot! — пропел голосом нашумевшего рок-музыканта. У певца очень низкий и мощный голос, утробный. А клип к песне примерно год назад взорвал телевидение. Мужчина пел, пока босыми ногами наступал на холодные, деревянные доски эшафота. Перед оравой беснующейся толпы, с руками, завязанными за спиной, гордо передвигался и тихонько пел перед смертью. Ровно вышагивал, гордо, не склоняя головы к одинокой петле-виселице. Стая воронов летала над его головой в предвкушении, в ожидании момента, когда можно будет сожрать мертвечину. Мужчина изображал Клейменного.
С недавних пор песня считалась гимном Карателей.
Сестра, по-прежнему сидя на полу привалилась, спиной к кухонным шкафчикам, ноги подтянула к себе. Смотрела на фиолетовый стол безжизненным, потухшим взором, как и до разговора.
Я перестал выбивать ритм песни и ладонью хлопнул по столу, словно убивал надоедливую муху.
— Когда я кого-то ненавижу, тот обычно бесследно исчезает. Такое хнычущее, сломанное существо, как ты, еще способно сражаться с Клейменными? Не позорься, уйди из Карателей. Ты не способна выполнять свои непосредственные обязанности.
Сестра посмотрела исподтишка побитой зверушкой, а потом не выдержав слов обвинений, покорно опустила блестящие от невыплаканных слез глаза.
— Глаза опустила! — не удержался от комментария. Неприлично указал пальцем на родственницу, как на прокаженную. — Когда Клейменные опускают глаза, это значит, что они сдались и скоро самоликвидируются. И ты, Елена, сдалась из-за какого-то ушлепка. Где твой Единственный? Где бродит, пока ты растишь одна свою дочь? Развлекается со следующей женщиной? Хочешь освобожу, уберу вашу связь? Убью его?
Сестра неожиданно набралась смелости, поднялась во весь рост и стала пальцем указывать на меня.
Удивительно, едва сидела сопли жевала.
Пять лет назад Елена образовала связь с одним...кхм-кхм-кхм, промолчу, лишний раз не хотелось бы
С тех пор, как число мужчин в два раза уменьшилось по сравнению с женщинами. Противоположный пол перестал понимать друг друга. Часть женского населения превратилась в: лесбиянок, детоненавистниц, феминисток. Про себя обозначил их в одну группу под названием: «Не встретили нормального мужика, который бы нормально удовлетворял». Искренне им сочувствовал. От всей души. Низкий поклон за их мучения!
А вторая группа женщин — нормальная, не против стать запечатанной и произвести на свет нового члена общества. Нормальные адекватные бабы, которые занимались сексом и не воротили нос от естественного процесса. Среди них есть так называемые Розы — уважаемые, но общественно потребляемые «дамы» — широкого использования прекрасные нимфы. Были, конечно, и обычные девушки, не входившие в данную категорию. Я больше уважал Роз, они прекрасно понимали, что от них требовалось и я знал, что необходимо им: свидание, подарок, потом секс. Стандартная схема.
Я перестал вспоминать особенности общественного устройства, когда сестра завизжала на всю кухню. Могла ведь и малявку испугать:
— Не смей его трогать! — решительно озвучила Елена, стирая не заметно капнувшую слезу на щеку. Процесс пошел. Слеза за слезой жалобно скатывались по щекам разбивались о пол и об женскую форменную одежду.
— Как преданная собачка! — сказал я тихо, по сравнению с выкриком родственницы. — А говорили, любовь делает человека сильнее, ну и где? — выставил ладонь к потолку, спрашивая у Бога. Затем приподнял вопросительно бровь и продолжил с легкой насмешкой. — Он еще одну запечатал, а ты мучаешься одна с Анжелой. Он бросил и даже не обеспечивает тебя...
— Не лезь не в свое дело! — перебила грубо сестра.
Никакой субординации.
Я ее непосредственный начальник, проводил психологический тест. Способна ли сотрудница выполнять обязанности, в противном случае не допустил бы сегодня к работе!
Сестра опять выдала несколько слов. Я даже бровь опустил вниз и перестал насмешливо обращаться с Ленкой, когда меня словно головой под холодную воду опустили. Потом подняли пренебрежительно, и я теперь обтекал каплями огненно-холодной воды после озвученного:
— К тому же, у тебя у самого запечатанная висит...
— А это мое дело, — резко отбрил. Не любил, когда вспоминали. — А если увижу твоего единственного в нашем округе, Еленочка, — я довольно хлопнул в ладоши и заулыбался открывшейся перспективе развлечения. — То будет....Rozenrot! O! Rozenrot! — пропел вновь голосом певца.
Эта песня означала ближайшую казнь.
Поужинали с Еленой в идеальной обстановке тишины. Обожал молчаливых женщин. Пришел смотреть мультфильм ближе к его середине. Малявка была надутая, но ровно до того момента, как позволил полежать у себя на коленях. Потом оттаяла.