Клеймо красоты

Арсеньева Елена

– Маришечка! – воскликнула она возбужденно. – Зовут тебя, слышь-ка? Очнулся твой! Очнулся!

Маришка сорвалась с дивана и вылетела в коридор, мгновенно забыв и телевизионные превращения Екатерины Старостиной, и молодую Элину Быстрицкую, и «противную девку» – и вообще про все на свете.

Павел какое-то время еще смотрел на экран, где начался другой сюжет, потом встал и выключил телевизор.

Медленно, двигаясь, как деревянный, зашагал к двери. В голове было пусто, и, выйдя в коридор, он какое-то мгновение постоял, тупо озираясь, пытаясь вспомнить, куда и зачем идет.

Ах да… сказали, что Петр очнулся. Значит, надо его навестить.

* * *

Все-таки

забавная штука – эта наша память. Можно стараться затолкать какой-то эпизод своей жизни на самое ее дно, словно в старый сундук, стоящий на чердаке, можно нагромоздить поверх какие-то иные, более приятные и необходимые воспоминания, но однажды что-нибудь произойдет – и, расшвыривая все прочее, вздымая вокруг облака едкой пыли, забытое выберется из «сундука», лукаво взглянет в глаза: «Ну вот оно я. Что хочешь, то со мной и делай!»

Конечно, на Катерину тогда сильное впечатление произвело зрелище Оксаниной бабки, проклинающей себя, как лютого врага. И рассказ о молоденькой, глупенькой, невезучей медсестричке Клаве Кособродовой, которая упустила единственный шанс своей жизни, показался очень трогательным. Но ведь не настолько же, чтобы из-за этого не спать ночей! А она именно не спала.

Не то чтобы она провела без сна неделю или две… Но одну ночь – совершенно точно. Ворочалась с боку на бок, перебрасывала подушку с одной стороны на другую и злилась на себя: ну с какой радости вбилась в голову вся эта ерунда, рассказанная Оксаной? Что, нет своих забот, что ли? В библиотеке все чаще говорят о сокращении штатов, новый директор метет и метет, как та новая метла; одна радость: наконец-то закончился ремонт, хоть работают в человеческих условиях, однако зарплату как задерживали, так и задерживают. Вот о чем надо думать! Вот из-за чего переживать! А не по поводу этой жалостной истории, приключившейся в далекие военные годы. Подумаешь, письмо пропало, не пришло вовремя. Ее бабуля тоже не дождалась письма от деда…

Катерина приподнялась в очередной раз перевернуть подушку – да так и застыла, прижимая ее к груди.

Воспоминание глянуло в глаза – и лукаво усмехнулось. Письмо! То самое невесть где бродившее, пришедшее через сорок три года письмо ее деда Василия!

Ну конечно! Вот где упоминалось о Клаве Кособродовой, которая в числе других добровольных помощников ходит в госпиталь писать письма под диктовку раненых. Очень уж редкая фамилия, потому и врезалась в память.

«Ну, довольна? – саркастически спросила себя Катерина, взбивая подушку и поудобнее умащивая на ней усталую голову. – Вспомнила? Теперь можно спать?»

Легла и притихла, усиленно стискивая веки. Почему-то вслед за воспоминанием о письме деда в памяти закружилась всякая ерунда. Как переживали мама с папой по поводу тех телесъемок, как нелепо, напряженно чувствовала себя тогда Катерина, как над ней потом насмехались в классе… Даже добрейшая Лидия Константиновна, преподавательница домоводства, не осталась в стороне и упрекнула, что оставила недовышитой бабушкину подушку…

Сердито стиснув губы, она снова села и спустила на пол ноги. Нашарила тапочки, набросила халат и включила свет. Нет, это же надо – уродиться такой психопаткой! Вот не спится ей, не лежится, вот не успокоится она до тех пор, пока не прочтет то письмо!

И что изменится, скажите на милость, если она его прочтет? Зачем это ей нужно?!

Ругательски ругая себя за дурость, Катерина отыскала среди вороха других диванных подушечек заветную бабушкину – с поблекшим букетом полевых цветов на ней – и взяла

маникюрные ножнички. Как аккуратно зашила наволочку мама, как рассердится, когда узнает, что Катерина лазила в подушку… Ну, это еще не скоро произойдет. Родители все лето безвылазно живут под Арзамасом, на даче, оттуда в Нижний не больно-то наездишься, автобус раз в сутки ходит, ну а когда они вернутся, можно будет что-нибудь наврать, например, в подушке завелась моль, и поэтому пришлось…

Она распорола наволочку, достала еще одну – пожелтевшую от времени, льняную, не зашитую, и заглянула в нее. Запах тонкой, сухой пыли ударил в нос, и Катерина несколько раз чихнула.

Так пахли старые книги, именно так. Катерина вспомнила, как их отдел позвали в редкий фонд помогать с перестановкой. Она увидела там какое-то издание в деревянных корочках и осторожно открыла. Это был «Изборник Святослава», судя по шрифту и состоянию пергамента, века тринадцатого, никак не позднее! Листы слежались так, что не разлепить. Катерина помуслила палец, перевернула страницу, другую, снова сунула палец в рот…

И подумала, что делать этого не стоит, пожалуй. Эта вековая книжная пыль… кто знает, какие свойства приобрела она со временем! Вот ведь читала она где-то, будто археологи, проникавшие в глубь египетских пирамид, умирали только от запаха древней пыли, древней плесени, которая стала ядовитой, настоявшись века и века. Хотя… хотя какую еще смерть может пожелать себе библиотекарь, если не смерть от книжной пыли?!

Разумеется, она не умерла, даже типун на языке не вскочил. Однако что это за труха сыплется из наволочки?

Катерина осторожно просунула туда руку и нащупала истертые листки и горсть бумажной пыли. Надо же, некоторые дедовы письма совсем истерлись! Все-таки бабушка не просто так зашила их в подушку для бережного хранения, а каждую ночь подкладывала эту подушку под голову. Как бы общалась с дедом до последних дней жизни. Может быть, из-за этого запредельного общения она так любила поспать или хотя бы просто полежать с закрытыми глазами, прижимаясь щекой к выцветшему мулине. Ну и вот вам результат, пожалуйста: перед Катериной ломкие листки с неразличимым, совершенно стершимся текстом. Конечно, ведь все свои письма дед Василий писал карандашом, где ему было взять ручку с чернилами на передовой! Химический карандаш еще хоть какие-то следы оставил, а вот простой… ничего не осталось, ничего! Однако то письмо из госпиталя, насколько Катерина вспоминает, было написано именно чернилами. Она еще тогда, много лет назад, обратила внимание на кляксу в уголке странички. И подумала, помнится, что эта Клава Кособродова, наверное, была изрядная неряха… вроде некоей Кати Старостиной. Наверное, именно поэтому Катерина и запомнила накрепко эти имя и фамилию.

Так. Вот оно, это письмо!

Густо-фиолетовые чернильные строчки, неровный, скачущий почерк с нечетко прописанными буквами. Да, это не почерк пятерочницы, даже странно, что Клава Кособродова посадила в письме только одну кляксу!

У Катерины почему-то заколотилось сердце, когда она развернула потертый на сгибах, желтый листок.

«Здравствуйте, моя любимая жена Асенька, родные дети Сережа и Машенька!

Не пугайтесь, получив письмо, написанное чужим почерком. В последнем бою меня ранило в правое плечо, оттого и не в силах я держать в руке карандаш. Но к нам в госпиталь ходят девушки со швейной фабрики, школьники ходят, и всегда найдется добрая душа, чтоб взять бумагу и написать вам под диктовку».